Майкл Корда - Идеальная пара
– Он какой-то тихий, – шепнула в ответ Фелисия.
Тоби вытаращил на нее глаза.
– Я его отлично слышу.
– Я не это имела в виду.
– Он что-то придерживает на потом? Конечно. Правильно делает! У него еще много важных сцен впереди, не так ли? Нет смысла выкладываться в первом акте, верно?
– Мне кажется, дело не в этом.
– Ровный старт ведет к убедительной победе. Это знает каждый жокей, Лисия.
– Но можно безнадежно отстать уже на старте, Тоби.
– Может быть, наш добрый друг думает о тебе. А вот и звонок! Твой выход, дорогая.
Фелисия услышала звонок, потом конец монолога Робби.
Сбросив шаль на пол, она приготовилась к своей сцене. Где-то над собой она услышала глухие шаги: это Робби удалился в спальню Дункана, закрыв за собой дверь.
Фелисия расправила плечи, энергично поморгала глазами (по какой-то непонятной причине ее глаза открывались шире, стоило ей несколько раз моргнуть) и самым медленным шагом, на какой она только была способна, пошла на сцену, освещаемая светом рампы. Она усвоила, что никогда нельзя выходить быстрым шагом – научилась этому много лет назад у большого мастера – самого Филипа Чагрина. Все, что ты делаешь на сцене, говорил он ей, публике кажется происходящим слишком быстро, так делай же все медленнее. В конце концов в актерской игре нет ничего естественного, и самая трудная задача – заставить все выглядеть естественным.
Она дошла до нужного места и помедлила секунду, ожидая луча прожектора, который, как на репетиции, все время отклонялся в сторону.
Зрители молчали – хотя у нее не было ощущения, что в тишине можно было бы услышать, как падает на пол булавка. Такое было бы возможно, если бы Робби сыграл сцену с кинжалом в полную мощь. Когда Робби играл Антония, публика замолкала, пораженная мощью его таланта, и наступала полная тишина, но сегодня такого не было.
Тем не менее это был момент, ради которого Фелисия жила. Ничто так не волновало ее, как любовь публики. Она скорее почувствовала, чем услышала слабый шелест программок, когда зрители, затаив дыхание, наклонились вперед, чтобы лучше рассмотреть ее – кинозвезду, прославленную красавицу, объект их любопытства. По ее телу будто пробежал электрический ток, словно внимание зрителей зарядило ее энергией.
Она увидела, что пятно света остановилось наконец там, где нужно, сделала глубокий вдох и вышла вперед под внезапно раздавшийся гром аплодисментов. Она слушала их, стоя в сияющем потоке света, вдыхая знакомые запахи пыльных бархатных кресел, влажной одежды и пота, которые достигали сцены вместе с исходившим от зала теплом, и ждала, когда смолкнут аплодисменты, и не сводила глаз с того конца сцены, откуда должен был появиться Робби, спускавшийся сейчас с платформы вниз.
Только когда в зале воцарилась напряженная тишина, у Фелисии возникла мысль, не пытался ли Тоби сказать ей, что Робби намеренно приглушает силу своей игры, чтобы она лучше выглядела. В глубине души она знала, что это действительно так. Без сомнения, Робби, обеспокоенный рассказом Пентекоста о том, что он застал ее со стаканом в руке, и опасавшийся повторения «Ромео и Джульетты» на этот раз на родной почве, решил сделать так, чтобы ее игра выглядела лучше, не доверяя ей самой.
Я ему покажу! – сказала она себе и с выражением гнева, такого сильного и искреннего, что публика от неожиданности вздрогнула, бросилась вперед. Ее голос поднялся до пронзительного крика, когда она бросила в зал:
«Вино, свалив их с ног, мне дало смелость;
Их притушив, меня зажгло…»
так громко, что Робби, широко открыв глаза, в ужасе посмотрел на нее из-за кулис, а за спиной у нее охрипшим от джина голосом Тоби Иден прошептал:
– Вот это да! Что, черт возьми, на нее нашло?
У себя в гримуборной Робби нервничал.
– Не представляю, что на нее нашло.
– Тебе надо отдохнуть, старина. Пятый акт – самый трудный, – сказал Тоби.
– Я не могу отдыхать. Я чувствую, что все идет не так.
– Все нормально. Фелисия великолепна!
– А тебе не кажется, Тоби, что она заходит слишком далеко? Я хочу сказать, «Макбет» – не фильм ужасов.
– Ну не знаю, старина. В какой-то мере это так и есть.
– Честно говоря, Тоби, я не могу сказать, что такой подход нравится мне больше, чем ее «кошачьи» замашки.
Роберт Вейн в гриме и костюме полулежал на диване с сигаретой и чашкой чая в руке. На столе перед ним лежали его корона, меч и кинжал.
Тоби Иден удобно устроился в кресле рядом с ним; в руке у него был стакан с джином, халат был наброшен прямо на костюм, на лице по-прежнему был грим, в котором он выходил в сцене появления призрака Банко. У него был довольный вид человека, который рано отыграл в пьесе свою гибель и появление в роли призрака, и теперь два акта мог ничего не делать, только пить и курить трубку.
– У нее очень нездоровый блеск в глазах, – сказал он. – Не часто Шекспир дает актрисе шанс быть настоящей злодейкой. Лисия здесь как рыба в воде. – Он запыхтел своей трубкой. – Странно это.
– Она старается переиграть меня, Тоби. И в этом виноват Филип.
– А-а… – Иден выпустил кольцо дыма. – Удивительно, что ты это говоришь. По правде говоря, я не уверен, что Филип именно этого добивался, но ты можешь сам спросить его. Он в зале.
– Филип? Здесь?
– Пятый ряд, у прохода. Его невозможно не заметить, хотя он и приклеил себе фальшивые усы. Они ему совсем не идут – он стал похож на клерка, укравшего казенные деньги.
Вейн закрыл глаза. Ему было неприятно узнать, что другой актер, которого к тому же он уважал, тем более Филип Чагрин, сидит в зале. Он привык думать о публике как о безликой массе, а не как об известных ему отдельных личностях. Те, кто собирался посмотреть его игру, обычно не предупреждали его об этом заранее.
Он мысленно проанализировал первую часть спектакля и постарался представить себе, что подумал о ней Филип. Слишком много шума и игры на публику со стороны Лисии и недостаточно – с его, решил Вейн. По какой-то причине ему не удалось сделать Макбета таким, как он хотел, и ему казалось, что публика это почувствовала. Зрители явно были преисполнены благоговейного страха перед игрой Лисии, испуганы гневным, обезумевшим, зловещим чудовищем, которое налетало на Макбета, как нимфоманка с полуобнаженной грудью, и цеплялось за него с такой неприкрытой страстью, что Вейн испытывал неловкость.
Он по-прежнему чувствовал ее разгоряченное тело, слабо пахнущее ее любимыми духами, несмотря на запах грима и пудры, прижимавшееся к нему. Ее руки обнимали его, ногти впивались в его тело, так что, когда она почти повисла на нем после появления призрака Банко на пиру и сказала: «Ложись-ка лучше: сон – бальзам природы», это прозвучало как откровенное приглашение к сексу – так что следующая реплика Макбета «Мой страх гнетущий…» вызвала смешки в зале, с раздражением вспомнил Вейн.
