Александра Матвеева - Селеста, бедная Селеста...
Лешка спал. Он разулся, закутал ноги в край покрывала и лежал на боку, согнув все, что можно, чтобы поместить на короткой кушетке свое длинное тело. Голова свесилась с подлокотника, но лицо хранило выражение радостного покоя.
Я отвела взгляд, чтобы не разбудить его. От кого-то слышала, что спящий чувствует взгляд.
Я сидела за столом и пыталась читать, и пыталась не смотреть на Лешку, ловила себя на том, что смотрю, отводила взгляд и снова смотрела. Начинало темнеть, его лицо смутно белело, я уже не так боялась его разбудить, но все равно отводила взгляд.
И не увидела, как Лешка открыл глаз, встретила его взгляд, когда в очередной раз взглянула на него. Даже не встретила, почувствовала. Он сделал неуловимое движение рукой, я поняла, подошла к нему, опустилась на пол у изголовья. Он взял мою руку.
— Аленька… Знаешь, я очень тебя люблю.
— Не надо так говорить.
Я испугалась, и слова вырвались раньше, чем я поняла, что говорю. Смутно различимое лицо в нескольких сантиметрах от моего дернулось.
— Почему? Разве мы не помирились?
Помирились? Смешной Лешка. Разве мы ссорились? Он решил, что я на что-то обиделась (понятно на что — вспоминая сцену на автобусной остановке, я до сих пор дрожала мелкой дрожью), прогнала его, потом он попал в беду, я его простила, и теперь все хорошо. Он действительно так думал. Подтверждение не заставило себя ждать. Лешка поцеловал мою ладонь и сказал как о решенном:
— Мне дадут пенсию. Мы поженимся.
Я отошла от него и встала лицом к окну. Меня колотило. Что за человек? Почему он вечно спешит? Неужели нельзя было просто жить рядом? Зачем сразу выяснять отношения?
— Я не готова. Не хочу… Боюсь, Лешенька…
— Так ты что? Не выйдешь за меня?
— Леша, о чем ты говоришь? Тебе надо поправиться.
— Больной я тебе не нужен?
— Ты мне всякий нужен.
— Значит, выйдешь за меня?
— Я не могу.
— Почему? Разве мы не помирились?
— Леша. Не спрашивай.
— Когда ты сможешь отвечать?
— Сейчас. Леша, я буду с тобой всегда, сколько захочешь. Но замуж не выйду.
— Почему? Потому что я инвалид?
— Ты не инвалид. Но это не важно.
— Верно, я был здоровый, а ты меня прогнала. Сейчас опять. Сколько можно?
— Я не гоню тебя. Меньше всего я хочу, чтобы ты ушел.
— Мало понятно, чего ты хочешь. Я тебе не нужен. Зачем же ты таскалась в госпиталь, целовала меня, плакала? Пожалела? Вину заглаживала? Думала, все из-за тебя? Правильно думала…
— Перестань, Леша. Ты не должен ненавидеть меня.
— Правда? А я бы очень хотел. Больше всего в жизни. Только не могу.
— Леша…
— Все, Аля. Ты свое дело сделала. На ноги меня подняла, к жизни вернула. Честь тебе и хвала, добрая девочка. А что мне делать с этой моей жизнью?
— Леша…
Я провожаю Колю. Вокзальная суета и маета всегда действовали на меня угнетающе. Хотелось плакать. Коля занес вещи в вагон и вышел ко мне на перрон. Мы отошли подальше от толстушки проводницы, ловко сортирующей грузопассажирский поток, и пристроились в сторонке от мечущихся толп.
Я провожаю Колю одна. Официальные проводы, с приглашением всей группы, состоялись неделю назад в общежитии. Наутро уехал Толя. А Коля задержался еще на несколько дней по делам фирмы, в которой собирается работать.
Коля закурил и тоскливо глянул в сторону головного вагона:
— Черт! Даже не верится, все позади. Шесть лет жил, сцепив зубы. Терпел эту вашу московскую жизнь — еще четыре года, еще два, еще месяц — и домой! А теперь думаю, а может, это самые счастливые годы в моей жизни были?
— Может. — Я сглотнула слезы и взяла Колю под руку. Он посмотрел на меня с неодобрением и вытянул из кармана носовой платок. Очень хороший, между прочим, китайский носовой платок. Я сама ему подарила дюжину платков. До этого Коля пользовался трогательными детскими платочками с мишками и кисками, вывозимыми из родного города.
Коля обмотал указательный палец кончиком платка и ткнул обмотанным пальцем мне в левый глаз.
— Обалдел? — отпрянула я, с облегчением понимая, что глаз удалось спасти.
— А ты не реви! — строго приказал Коля и повел меня вдоль перрона. На ходу он поглаживал мои пальцы, лежащие на сгибе его руки, и говорил: — Вот ведь жизнь какая, удивляюсь, несправедливая. Вот вы с Лешкой, я думал, вместе будете. Всегда так думал. С первого курса. А уж после того караула, какой ты подняла с его ранением! И вот вам пожалуйста, уехал Лешка, а ты со мной под ручку ходишь.
— Я не хожу. Я тебя провожать приехала, — возразила я, желая увести разговор от Лешки.
— А Людка не приехала, — печально и ни к чему заметил Коля, вздохнул и снова провел кончиками пальцев вдоль моих.
— Ты же знаешь, они с Виталием сегодня заказ сдают. — Постаралась, чтоб он не заметил моего сочувствия. Он заметил и повернул ко мне голову. Мы с ним почти одного роста, и я близко увидела серые глаза с ярко-синим ободком вокруг радужки.
— Вот скажи мне, что этот Виталька себе думает? Что он о себе воображает? Да такие, как Людмила… Она одна такая, больше нет! Если бы она ко мне, как к нему, относилась…
Теперь я погладила его пальцы, и мы прошли несколько шагов молча. Коля развернул меня на обратное направление. В глаза бросился циферблат вокзальных часов. Через восемнадцать минут поезд увезет Колю от нелюбимой московской жизни к радостям родного города. Коля тоже взглянул на часы и заговорил быстрее:
— Или вон Севка. Встречался с Наташей, жил с ней (здесь Коля искоса взглянул на меня и покраснел), а потом она познакомила его с младшей сестрой. И все! Видел я этого Лелика. По мне, большой разницы с Наташей нет. Разве что Лелик чуть хуже. Так нет же, вцепился в нее Севка, и никого ему не надо. А у них в семье скандал, сестры возненавидели друг друга. Шекспир.
И тут же без всякого перехода добавил:
— Ты, Алька, — мой самый первый друг, с того раза, еще на первом курсе, и всегда мне другом будешь. Я тебя не забуду и буду отношения поддерживать. Но я тебе вот что скажу: если вы с Лешкой из-за ерунды какой разбежались, то ты не гордись и найди возможность сама к нему подойти.
Видимо, это было главным, из-за чего Коля просил именно меня проводить его на вокзал. Мы поравнялись с подножкой его вагона. Коля обнял меня и велел:
— Иди. Я посмотрю, как ты идешь.
Я поцеловала его в шершавую щеку и послушно направилась к выходу.
Я сразу вспомнила случай, о котором он говорил. Странно. До этой минуты никогда о нем не думала и не помнила, просто начисто забыла…
К этому времени мы проучились чуть больше месяца и еще не очень хорошо знали ребят в группе. Нет, не так. Я знала многих, с кем вместе училась в лицее, это примерно две трети первокурсников. Ну, друзья друзей. Знакомые знакомых… Плюс те, кто резко выделялся из массы. Двух мальчиков с одинаковой фамилией и явно провинциальной внешностью не заметить было трудно. К тому же держались они рядом и особняком от остальных. Поэтому, когда на лекции мой взгляд случайно упал на одного из Кротовых, я закрутила головой, отыскивая второго. Не обнаружив, снова взглянула на одинокого парня и заметила, что одиночество его тяготит. Он бросал затравленные взгляды исподлобья и вжимался в парту.
