Старше (ЛП) - Хартманн Дженнифер

Было странно, что у него никого не было.

Мое любопытство взяло верх, и я робко спросила:

— Как долго?

Взяв с нижней полки упаковку кока-колы на двенадцать банок, он поставил ее на дно тележки и выпрямился, глядя прямо на меня.

— Как долго я был зациклен на тебе и не мог даже взглянуть на другую женщину? — В его тоне не было никаких эмоций, но слова были кинжалами, пронизанными страстью. — Полтора года.

Я побледнела и снова потеряла дар речи.

Рид сглотнул и опустил взгляд, затем вернулся к тележке и покатил ее вперед. Следующие десять минут прошли в тягостном молчании, пока я переваривала его откровение и анализировала с разных сторон.

Когда мы нашли свободную кассу и начали выкладывать покупки на ленту, я все еще была ошеломлена.

— Галлея, — тихо сказал он.

Я покачала головой, пока мы медленно продвигались к кассе, с трудом сдерживая эмоции.

Полтора года.

— Комета… посмотри на меня. — Он повернулся ко мне, пока сканер пищал от скользящих по его поверхности предметов. Когда я, наконец, подняла глаза и встретилась с ним взглядом, он наклонился вперед и сказал со всей убежденностью: — Я хотел этого. Я хотел этого больше, чем воздуха.

В ожидании я смотрела на него, а в груди расцветала надежда.

Пинг, пинг, пинг.

— Но это никогда не должно повториться.

Воздушный шарик лопнул. Я сдулась и отвела взгляд, стиснув зубы и чувствуя, как увядает моя душа.

— Да, — прошептала я. — Я знаю.

— О Боже… да. — Мой лоб прижимался ко лбу Рида, мои руки обхватывали его шею. Мои груди подпрыгивали в чашечках моего розового бикини, пока я скакала у него на коленях на переднем сиденье грузовика.

Его футболка все еще была на нем, но шорты были приспущены до середины его мускулистых бедер. Опустив голову, он стянул с меня верхнюю часть купальника и накрыл ртом одну из грудей, впиваясь в сосок с рваными стонами, пока я опускалась и поднималась.

Мы вели себя безрассудно.

Это было опасно.

Грузовик был припаркован в дальнем углу промышленной стоянки, вдали от машин и прохожих, но это сложно было назвать осторожным. Кто-нибудь мог заметить нас, вызвать полицию, нас бы арестовали за публичное непристойное поведение… и что тогда?

Разразился бы настоящий ад.

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем абсолютным раем, который я ощущала, когда он был внутри меня.

В окна просачивались сумерки, в бледно-серой дымке кружились вспышки. Я впилась ногтями в его затылок, а другой рукой сжимала его волосы, запрокинув голову назад, и эротическая мелодия наших тел, соединяющихся друг с другом, доводила меня до экстаза.

— Черт, — прорычал он, проводя языком по моей груди и горлу, пока наши рты не встретились.

Небрежные, влажные поцелуи подстегивали нас, а песня по радио почти не заглушала наших стонов. Я вскрикнула, когда его язык скользнул мне в рот, его глаза закрылись, губы приоткрылись в эйфории. Мои бедра задвигались быстрее, и он сжал округлости моей задницы, чтобы зафиксировать меня, когда приблизился к краю.

Мы задыхались в момент кульминации, его рука скользнула между нами, пальцы теребили мой клитор, чтобы довести меня до оргазма. Мои колени уперлись в его бедра, а хватка превратилась в тиски. Мое тело напряглось и завибрировало, в глазах вспыхнули звезды, и оргазм накрыл меня с головой.

Я зарылась лицом в его шею, чтобы подавить крик, когда он сжал мои волосы в кулак и толкнулся бедрами вверх, рыча от собственного освобождения.

— Галлея, Галлея… черт. — Он отстранился, кончая в меня, и все его тело напряглось, потом его хватка на моих волосах ослабла, и он откинулся на спинку сиденья.

Я осталась лежать на его груди, и мое прерывистое дыхание согревало кожу его горла. Когда я коснулась легким поцелуем точки, где бился пульс, он вздрогнул и обхватил меня обеими руками, чтобы прижать к себе. Я чувствовала, как вздымается и опускается его грудь, как бьется его сердце у моего уха. Внутренняя поверхность моих бедер была липкой, а по венам растекалась теплая патока.

На краткий миг я почувствовала себя удовлетворенной. В безопасности, живой и любимой.

Я позволила этому моменту продлиться дольше, чем в первый раз, наслаждаясь ощущением его твердости внутри меня, заполняющей меня до краев. Вздохнув, я проложила дорожку поцелуев вверх по его шее и подбородку, заколебавшись, когда добралась до его все еще приоткрытых губ.

Рид обеими руками зачесал мои волосы назад, а затем обнял ладонями мое лицо, ласково проводя большими пальцами по раскрасневшимся щекам.

— Не убегай от меня на этот раз, — мягко попросил он, окинув глазами мое лицо, а затем нежно поцеловал меня.

Я вздохнула и снова прильнула к его груди, прижавшись щекой к его бьющемуся сердцу, а он гладил мои волосы, спину, ласкал основание шеи.

— Я не знаю, что делать, — призналась я, чувствуя, как в глазах собираются слезы.

Он притянул меня ближе, крепче прижал к себе и ничего не ответил.

У меня скатилась слеза.

— Ты должен знать. У тебя должны быть ответы.

— Почему?

— Потому что ты старше.

Пораженный моим заявлением, Рид потянул меня вверх, пока мы снова не оказались лицом к лицу.

— Старше — не значит мудрее, и возраст не гарантирует ответов. — Он обнял мою щеку ладонью, а я уткнулась в нее носом. — С возрастом приходит уверенность. Ты начинаешь точно понимать, чего хочешь. Но это не всегда означает, что это мудро или правильно, и тогда эта уверенность становится проклятием.

— В чем ты уверен? — Я сглотнула, и мои пальцы впились в его футболку.

Рид продолжал водить ладонью вверх и вниз по моей спине, а его глаза остекленели от испытываемых чувств. Его ресницы дрогнули, и он прошептал в ответ:

— Я уверен, что будет чертовски больно, когда все закончится.

ГЛАВА 25

Тара стащила у меня картошку фри, когда мы сидели друг напротив друга в закусочной, а из соседнего окна лились лучи июньского солнца. Оно освещало ее и делало улыбку ярче, подчеркивая истину, с которой я с трудом пытался смириться последние две недели: моя маленькая девочка окончила среднюю школу.

Она была совершеннолетней, взрослой женщиной.

Это казалось невозможным… но это было так.

Я подался вперед, опустив оба предплечья на столешницу, и наклонил голову. Я изучал ее сквозь пелену грусти. Над моей головой сгущалась тоскливая туча, потому что я знал, что таких моментов, проведенных вместе, будет все меньше и меньше.

А в сочетании с моими новыми внеклассными занятиями эти моменты могут превратиться в мимолетные проблески, омраченные грузом моих секретов.

Тара откусила кусочек жареной картошки и проглотила его, а затем вскинула брови.

— Что? Ты смотришь на меня так, будто я обменялась лицами с бабуином.

Я нахмурился.

— Мне не нравятся бабуины.

— Я знаю. Именно поэтому я так сказала.

— Я бы никогда не посмотрел на бабуина так, как смотрю на тебя. В моем взгляде только гордость и безусловная любовь.

— Ты выглядишь так, будто я только что растоптала твое сердце жуткими, похожими на руки, ногами бабуина.

Я содрогнулся от этого мысленного образа.

— Я думал о том, как быстро пролетело время. Как сильно ты выросла.

Она медленно кивнула, обдумывая услышанное, а затем запихнула в рот еще несколько картошек фри.

— Ну, теперь ты думаешь только о бабуинах.

Усмехнувшись, я бросил картошку фри через стол, и она ударила ее по носу.

— Невоспитанный! — Она разразилась смехом и бросила в меня целую горсть. — Ты же знаешь, я не люблю сражаться едой на людях.

— О, я знаю. Вечеринка в честь твоего седьмого дня рождения до сих пор снится мне в кошмарах.

— Торт. Повсюду.

— Везде.

Черты ее лица смягчились, изумрудные глаза сверкнули в свете окна. Длинные волосы рассыпались по плечам шоколадными волнами, ее ресницы были длинными и изогнутыми, как у меня. У Тары было много моих черт лица: четкая линия челюсти, ямочки и полные губы. Хотя ее глаза были моего цвета, по форме они напоминали глаза Уитни. И нос тоже был ее.