Андрей Максимов - Карма
Он не только выписал деньги на ремонт машины, но и пообещал оплачивать платную стоянку.
– Вам же теперь нельзя оставлять машину во дворе, иначе придется перекрашивать ее каждый день, – улыбнулся Цветков. – А с Артуром вашим будем разбираться. Зря он на вас наехал, с моими сотрудниками так поступать – себе дороже выйдет.
– Спасибо, Алексей Николаевич, я…
Наташа запнулось, потому что Цветков поднялся и посмотрел на нее как-то… Как сказать? Словно не главный редактор на сотрудника, а по-другому. Как на женщину посмотрел.
«Показалось, – не раздумывая, решила Наташа. – Конечно, показалось. Наш чисто конкретный Цветков на своих сотрудниц смотрит только как на сотрудниц. И я тут не исключение. А жаль…»
Не то чтобы Цветков нравился Наташе. Просто иногда, скажем, в машине по дороге домой или вечером у телевизора… Короче, в такие моменты, когда перестаешь контролировать свои мысли, она думала о том, что хорошо бы иметь такого мужика, как Цветков. Просто иметь такого за спиной, вроде как тыл. А даже если и не тыл… Интересно было бы устроить с Цветковым настоящий роман-эпопею – продолжительный, основательный, серьезный.
Но это иногда… так… вскользь. От минутной слабости…
– Спасибо. – Наташа пожала Цветкову руку.
Цветков улыбнулся.
Наташе показалось… Нет! Не надо ничего придумывать, и без фантазий хватает проблем – настоящих и жутких.
Она отбросила глупые мысли тире мечты про Цветкова и решительно вышла из начальственного кабинета.
Садясь в машину (а куда денешься?), Наташа поняла, что, пожалуй, впервые за последнее время у нее на душе стало спокойно.
Хотя даже всемогущий Цветков никак не мог повлиять на результаты анализа.
ПАВЛИК
Глаза открывать не хотелось. Потому что сначала проснулось предчувствие приступа, предощущение болезни, а уж потом Павел Иванович Пестель открыл глаза.
Он лежал дома на своем диване. А впрочем, где же еще он мог лежать? В открытом окне противно голубело небо. Громко орали птицы, жарило солнце, вонь от машин ощущалась даже здесь, на четвертом этаже его хрущобы.
Мир вокруг не просто раздражал – бесил, выводил из себя. И это было еще одним безусловным признаком того, что приближался приступ его странной болезни.
Павел Иванович встал, зашел в туалет (вода спускалась отвратительно громко), пошел на кухню, открыл холодильник (боже, как громко стучит его дверь), налил себе рюмку коньяку.
Он все делал механически, и от этого становилось печально: знал, если приближается приступ, значит, все будет ровно так, как бывало всегда, и этот отвратительный порядок не изменить.
На часах было восемь. Утра? Конечно. Раз проснулся – значит, утра…
В дни приступов Павел Иванович ощущал себя эдаким роботом, запрограммированным на строго определенную жизнь.
Утро. Он просыпается в восемь, раздраженный, злой, невыспавшийся. Пьет коньяк. Возвращается в постель.
Начинается этот кошмар детства – сон-предвестник. Один и тот же сон. Каждый раз.
Если он увидит в утреннем сне самую жуткую картину своей жизни, самую ужасную, – это будет значить только одно: Павел Иванович попал в лапы приступа, и теперь из них не вырваться. Теперь все будет происходить по строго заведенному отвратительному графику.
Весь день он будет передвигаться словно сомнамбула.
– Перепил вчера? – начнут интересоваться коллеги, весело поблескивая своими здоровыми глазами.
Он будет улыбаться в ответ, мучительно стараясь, чтобы улыбка не выглядела злой.
Потом отпросится на завтрашний день.
Вечер. Он рухнет на свой диван и будет сутки спать, безо всяких сновидений. Словно откроет дверь в какой-то иной, неведомый мир и пробудет в нем ровно сутки.
Потом опять наступит утро. Он проснется, будто вернется в этот мир. Вернется не просто разбитый и уставший, а с ощущением переполняющего, иссушающего чувства вины, как будто бы во время сна он убил кого-то или предал.
Некоторое время будет лежать, глядя в потолок, затем поднимется, подойдет к зеркалу и с каким-то даже мазохистским удовлетворением убедится, что у него прибавилось седых волос.
Как мечтал Павел Иванович узнать, что же такое снится ему в его снах! От чего он страдает до поседения?
После приступа он будет чувствовать дикий голод, словно во сне все свои силы отдал. Но на что он отдал их? Кому? Зачем? Глупо задавать вопросы, на которые ответа нет и быть не может. А после плотного завтрака он отправится в церковь и долго будет стоять, не зная, о чем просить Бога.
Каждый раз, направляясь в храм, он хочет одного и того же – просить Господа о душевном спокойствии, но, когда уже стоит у алтаря, эта просьба почему-то никак не рождается. Видно, Бог отказывается ему помочь.
Позже из храма Павел Иванович выйдет никаким не просветленным, а злым, раздражительным, ощущающим бессмысленность своего собственного существования и жизни как таковой.
Сколько раз говорил себе Павел Иванович: ну, зачем ходить в церковь, ежели она так действует? Но все равно ходил. Зачем? Почему? Кто его вел? Не ясно…
Постепенно Павел Иванович успокоится, жизнь его войдет в свою скучную, одинокую, но зато привычную колею.
И так будет продолжаться до следующего приступа.
Павел Иванович пробовал даже обращаться к врачам – традиционным и иным. Врачи брали деньги, долго беседовали, потом рассуждали про переутомление и прописывали бессмысленные лекарства.
А приступы все продолжались.
…Часы показывали восемь ноль пять. Павел Иванович пил коньяк пять минут. Как всегда.
Можно бы собраться с силами, выпить кофе, поехать на работу – пусть в такую рань, черт с ним. Но не получится. Нет у него этих сил, с которыми можно было бы собраться.
Павел Иванович вернулся на свой диван.
Глаза закрылись сами…
Мама исчезла.
Поначалу Павлик этого даже не заметил: после того как умер отец, мама нередко стала исчезать.
Отец умер потому, что спился. Правда, мама старалась никогда не употреблять этого слова. Говорила так: «Папа умер потому, что расхотел жить». А когда была в хорошем настроении, философски продолжала эту мысль: «А ведь как умирает русский человек, не желающий жить? Пьет, пьет… да и умирает».
Отец умер два года назад, Павлику тогда было пять лет. И вот с тех пор он все никак не мог понять: как же это человек вдруг не хочет жить? Все у мамы спрашивал:
– А если человек не хочет жить, то он тогда чего хочет?
Мама улыбалась только. И наливала себе. И снова улыбалась. И снова наливала. Пила за его здоровье и говорила все время одно и то же:
– Жизнь, Павлуша, это бег с препятствиями. Кто перескочит, а кто споткнется. Папа споткнулся, ты его не вини.
