Фиона Нилл - Тайная жизнь непутевой мамочки
Я сижу в одиночестве на огромном диване в стиле псевдоампир с деревянными подлокотниками и выцветшей бархатной обивкой. Ко мне то и дело подсаживаются и просят меня подвинуться, однако мое стремление побыть в одиночестве выходит за рамки желания быть любезной, и я говорю всем, что жду друзей. Я знаю, пройдет еще довольно много времени, прежде чем кто-то из них появится, но мне так захотелось сегодня увильнуть от сумасшествия вечерней ванны и укладывания детей в постель!.. Я объявила Тому, что должна прийти сюда к семи тридцати — только чтобы побыть здесь наедине… За день мне иной раз приходится переиграть столько ролей, что я всерьез начинаю подозревать, что страдаю какой-то формой материнско-супружеской шизофрении: повар, шофер, уборщица, любовница, подруга, психоаналитик. Словно принимаешь участие в пантомиме, слабо представляя, кто ты в данный момент — задняя часть козла отпущения или выступаешь в верховной роли!
Поглядывая на свои наручные часики и потягивая маленькими глотками имбирное пиво «Ласкомб-Бэй», я пытаюсь угадать, в чем состоял сегодня сбой главных систем оставленного мной боевого корабля. Я представляю себе Фреда, отказывающегося вылезать из ванны и скользким угрем выворачивающегося из объятий Тома. Братья будут держать его за ноги, и вопить почище той сирены. Том будет сыпать про себя проклятиями, а двое старших потом начнут его поддразнивать: «Папа сказал слово на букву „X“!» — до тех самых пор, пока Том не взорвется… И завтра он, без сомнения, будет считать меня ответственной за всю эту анархию. Однако впереди еще целая ночь, этот лакомый кусочек свободы между «сейчас» и «потом». И, несмотря на то, что сегодня едва ли не в первый раз почти за месяц мне чудом удалось куда-то выбраться, я продолжаю себя корить. Комплекс вины — это вьюнок на материнстве, и два этих растения настолько тесно сплетены между собой, что трудно понять, где кончается один и начинается другой.
Мой брат Марк, практикующий психолог, утверждает, что современные матери — безвинные жертвы борьбы под названием «природа против воспитания». По мнению Марка, мы задавлены достижениями психотерапевтической мысли, в которых не учитывается то, что дети рождаются с уникальным набором особенностей, и вместо этого возлагаем всю ответственность за развитие ребенка исключительно на свои материнские плечи. «Матери упрекают себя за любой изъян в личности дитяти, — говорит он. — Кодирующие карты, малыш-эйнштейн, хватание карандаша — вы убеждены, что можете лепить своих чад, как глину. Однако истина проста: если вы не шарахаетесь в крайности, результаты ваших усилий будут, в общем, одинаковы. Мне хочется ему верить, но когда я думаю о его собственной беспорядочной жизни, то всегда оглядываюсь назад, ища ответы в нашем с ним детстве».
— Не возражаете, если я здесь присяду? — раздается над моим ухом. Усталый мужчина завис рядом со мной с кипой каких-то бумаг под мышкой. — Я ненадолго.
Я смотрю на него в нерешительности, и он произносит с некоторым раздражением:
— Я действительно ненадолго. Видите ли, сейчас время, когда мои дети укладываются спать и…
Ого! Еще один дезертир с домашней линии фронта! Я молча достаю из сумки газету и отгораживаюсь от мужчины, чтобы создать у него иллюзию вожделенного одиночества.
Отчего-то я решаю закурить и спрашиваю мужчину, не подержит ли он для меня мое место. Я на минутку! Он устало кивает, не произнося ни слова. Я так давно не покупала сигарет, что успела забыть, почем они и как пользоваться автоматом. Я долго ищу в карманах мелочь и с трудом соображаю, опускать ли сначала деньги или прежде надо выбрать марку. В конце концов, я нажимаю не на ту кнопку, и все заканчивается пачкой «Джон Плэйер».
Вкус у сигарет отвратительный. Затянувшись, я чувствую такое головокружение, что, кажется, вот-вот шлепнусь в обморок, но все равно упрямо продолжаю курить, словно что-то себе доказываю. Мне действительно необходимо почаще бывать на людях! Как школьница, опасающаяся, что ее вот-вот застукают, я обнаруживаю, что курю как-то судорожно: мундштук становится неприятно горячим, а дым плотными кольцами клубится вокруг моей головы. Меня одолевает кашель, и сквозь него и дымовую завесу я вижу свою подругу — Эмма ищет меня в смежной комнате. Вместо того чтобы помахать ей рукой или позвать ее, я размышляю о том, какую неправдоподобно успешную она сделала карьеру, и с интересом наблюдаю, как она дрейфует от одного столика к другому, вглядываясь в лица и временами останавливаясь, чтобы кого-то поприветствовать. Какая она поразительно непринужденная! На ней низко спущенные на бедра черные «трубы» «Сасс энд Бэйд», кожаные ботинки до колен и фантастический серебристый топ, украшенный кистями, такими длинными, что сзади они образуют нечто вроде завихряющейся струи. Но дело не в том, что на ней надето, хотя, конечно, эффектный вид привлекает внимание. А в том, как она завладевает пространством вокруг себя. Не то что я. Невидимой меня делает не только дым, но и мой бархатный пиджак того же цвета, что и сиденье, из-за чего я полностью сливаюсь с мебелью.
— Люси! — лучезарно улыбается Эмма, опускаясь рядом со мной на диван. — Наконец-то я тебя нашла! — Кисточки на топе перестают подрагивать, успокаиваются. Подруга разглядывает стоящие передо мной пустые стаканы и скептически любопытствует: — Что это ты пьешь?
— Имбирное пиво, — сдавленно отвечаю я.
— И, как я вижу, уже довольно! — усмехается Эмма.
Через секунду появляется официант и бурно приветствует ее. К удовольствию обоих, она заказывает бутылку шампанского. Справедливость требует заметить, что Эмма теперь занимает такой высокий пост в своей службе новостей, что большую часть ее жизни составляют расходы, поэтому смущения я не испытываю. Я пью маленькими глотками шампанское из высокого тонкого бокала на длинной элегантной ножке, пока не появляется Кэти — сексуальная разведенная мама — и не заставляет меня, как почетного гостя, передвинуться в центр дивана.
— Люси, как здорово! Даже не вспомню, когда мы в последний раз виделись! — с энтузиазмом восклицает Кэти, крепко обнимая меня.
— Как поживает мой милый крестник? — интересуюсь я.
— Отлично. Сегодня он ночует у отца! — сияет она.
Пружины в этом диване какие-то хлипкие, и я проваливаюсь между двумя моими лучшими подругами, чувствуя что-то даже похожее на удовлетворение. Вскоре появляется подруга Кэти, ее коллега. Пока она усаживается, я наслаждаюсь той атмосферой непосредственности, когда люди не подконтрольны никому, кроме самих себя, свободны от замысловатых схем, включающих третьих лиц, а также номеров телефонов и списка инструкций с указанием что делать, если ребенок проснется.
