Мэриан Кайз - Замри, умри, воскресни
Коди — единственный из известных мне людей, кто считает, что у этих самых святых было «предназначение». Он два года провел в семинарии, изучая рудименты служения церкви (и особенно — как пороть нерадивых), прежде чем, как он выражается, «образумился и понял, что никакой я не святой, а просто-напросто „голубой“.
— Вот что, Джемма, — говорит мне Коди, — тебе надо быть мужественной.
— О господи, — говорю я, потому что, раз Коди велит мне быть мужественной, значит, он собрался сообщить мне нечто поистине ужасное.
Коди смешной парень. Он очень честный, причем подчас по-идиотски честный. Если его попросить: «Ты мне скажи, только честно, по-настоящему честно: видно через платье, что у меня целлюлит?» — он душой кривить не станет, так все и выложит.
Конечно, мало кто станет задавать такой вопрос, ожидая утвердительного ответа. Обычно такое спрашивают, пребывая в самонадеянной уверенности, что после месяца работы над телом — специальными кремами, французскими упражнениями «для похудания» по три раза на дню, истязаниями себя «антицеллюлитными» колготками и невероятно тугой юбкой с лайкрой — ответом будет категорическое НЕТ.
Однако Коди — тот единственный человек, который честно признается, что видит некоторое подобие «апельсиновой корки». Не думаю, что он делает это из природной жестокости; скорее он берет на себя роль Адвоката Дьявола, чтобы уберечь близкого человека от насмешек окружающих. Он, можно сказать, не признает никаких надежд и считает, что заблуждение, основанное на чрезмерном оптимизме, делает из нас дураков и дает всему остальному миру незаслуженное преимущество.
— Речь идет о Лили, — объявил он. — Лили Райт, — повторил Коди, не дождавшись от меня ответа. — О ее книге. Она вышла. Называется «Колдунья Мими». В субботу будет рецензия в «Айриш тайме».
— Откуда ты знаешь?
— Вчера кое с кем говорил. — Коди с кем только не знаком! С журналистами, политиками, владельцами ночных клубов. Он работает в Министерстве иностранных дел и чем-то напоминает Кларка Кента: днем — серьезный, честолюбивый, «правильный», пока не кончится рабочий день, — тогда он сбрасывает с себя свою чопорность и мчится по всевозможным тусовкам. Многие новости он в результате узнает раньше других.
— И хорошая рецензия? — Губы меня не слушались.
— Да вроде.
Сто лет назад я слышала, что Лили добыла себе контракт с каким-то издательством; от этой несправедливости у меня челюсть отвалилась. Это я должна была писать книгу; я так часто об этом говорила… И что, если моя литературная карьера так и ограничится тем, чтобы читать чужие книги, давать о них убийственные отзывы и заявлять: «Какая чушь! Я бы и во сне в сто раз лучше написала!»
Какое-то время, проходя мимо книжного, я заскакивала внутрь и искала глазами книжку Лили, но ее все не было, и поскольку прошло так много времени — больше года, — то я решила, что свершиться этому не суждено.
— Спасибо, что сообщил.
— Ноуэл не вернулся?
— Пока нет.
Коди прищелкнул языком:
— Господь сначала закрывает перед тобой одну дверь, а затем захлопывает другую — прямо перед носом. Что ж… Знаешь что? Позвони, если я тебе понадоблюсь. — Со стороны Коди это было высшим проявлением заботы, я растрогалась.
Я закрыла мобильник и взглянула на маму. Глаза у нее горели от возбуждения.
— Это отец?
— Нет, мам. Мне очень жаль. — Половина утра среды уже прошла, и настроение у нас обеих было хуже некуда. У нее был такой несчастный вид, когда она сегодня встала. А потом, проходя на кухню мимо входной двери, она тяжело вздохнула:
— Господи Иисусе, святая Мария и Иосиф, цепочку открытой оставили. — Потом пригляделась. — Да и врезной замок…
Она торопливо прошла в кухню и оглядела заднюю дверь.
— Задняя дверь тоже только на один ключ закрыта, и сигнализация не включена. Только не говори, что и окна не заперты! — Похоже, у папы было заведено на ночь запирать дом покрепче Форт-Нокса.
— Почему ты ничего не заперла? — спросила мама. Она меня не упрекала, просто удивлялась.
— Я и не знала, что нужно.
Она удивилась еще больше и после паузы произнесла:
— Ну а теперь знаешь.
Я собиралась ехать на работу, но мама выглядела такой потерянной и по-детски беспомощной, что я позвонила Андреа узнать, как идут дела; она удивила меня, сказав, что прощальный прием удался, что эти мануальные терапевты горазды повеселиться, все норовили разделить букеты алтея надвое, называя это «диск выскочил». У меня сложилось впечатление, что одного она вчера подцепила.
Андреа сказала, мне незачем приезжать, что было с ее стороны весьма любезно, поскольку очистка поля сражения после конференции — дело не из легких. Отправка делегатов в аэропорт, возврат кресел, осветительных приборов и экранов тем, у кого они были взяты напрокат (экраны, впрочем, так и не были доставлены — считай, одним делом меньше), торг с отелем по поводу счета — много всего.
В ответ на ее любезность я вкратце поведала Андреа, что же на самом деле случилось с моим отцом.
— Кризис среднего возраста, — заверила она. — На какой он машине ездит?
— «Ниссан Санни».
— Правильно. Не удивлюсь, если теперь он ее продаст и купит красную «Мазду МХ5», после чего довольно быстро очухается.
Я вернулась на кухню и обрадовала маму этим известием. Но она только сказала:
— На красные машины страховка дороже, я где-то читала. Я хочу, чтобы он вернулся.
Она сидела, поставив локти на стол, который до сих пор был усеян остатками вчерашнего завтрака: тарелками, ножами в масле, чашками. Когда я вчера убирала разбитую посуду, я не стала трогать стол, решив не вторгаться в мамины владения. Она очень гордится своим домом — по крайней мере, в обычных обстоятельствах, — но сейчас она даже не замечала царящего вокруг беспорядка. Я попробовала было начать прибираться и составила стопкой тарелки для хлеба, но стоило мне взяться за тарелку из-под папиной овсянки, как мама закричала: «Нет!» — выхватила ее у меня и поставила себе на колени.
Потом она снова набрала папин служебный номер. Начиная с половины девятого она звонила ему примерно раз в пять минут, но всякий раз натыкалась на автоответчик. Сейчас было уже половина одиннадцатого.
— Джемма, а мы не можем поехать к нему на работу? Я прошу тебя. Мне нужно его повидать.
Невыносимо было видеть ее в таком отчаянии.
— Давай дождемся, когда сможем с ним поговорить. — Что, если мы явимся к нему в контору, а его там нет? Лучше не рисковать. — Мам, ты не против, если я выскочу на десять минут?
— Куда ты собралась? — В голосе послышались слезы. — Не бросай меня.
— Просто по магазинам. Обещаю: я мигом вернусь. Купить тебе что-нибудь? Может, пакет молока?
