Линда Гиллард - Увидеть звёзды
Но, когда я слушаю симфонию, мне кажется, я испытываю то же, что человек, который смотрит на горную гряду, на быструю реку или на городские крыши. Музыка помогает мне увидеть. Музыка и дождь. Дождь помогает мне увидеть то, что я не могу обследовать кончиками пальцев: все дерево целиком или домик оранжереи. Когда идет дождь, я всегда там, в Ботаническом, в одной из оранжерей, или стою под ветвями какого-нибудь любимого дерева.
А зиму я не люблю. Конечно, ее все не любят — погода промозглая, дни совсем короткие. Ну а мне какая разница длинные они или короткие? Я не люблю зиму, потому что на деревьях не остается листьев, а значит, нет их шелеста под дождем, нет этой древесной музыки. Мои деревья в зимнюю пору поражены немотой. Как только ложится снег, мир становится почти неслышимым и невнятным. (Вы бы сказали расплывчатым, таким он, наверное, видится близоруким людям.) Нет опавших листьев, шуршащих под ногами, нет внезапных птичьих трелей, исчезают под притоптанным снегом мои надежные ориентиры, такие как крышки канализационных люков, иногда даже кромки тротуара. Мое путешествие в Ботанический теперь похоже на рискованную авантюру.
Ненавижу зимнее молчание природы, оно заставляет меня постоянно помнить о слепоте. Холод и тающий на щеке или на руке снег — вот и все впечатления, а прочувствовать зимний пейзаж невозможно, только его почти абсолютное безмолвие. Мир лишен привычных звуков, которые помогают мне его познавать. Когда накатывает зима, меня изводит депрессия, вызванная, так сказать, насильственным беззвучием. Те, кто подвержен сезонным обострениям, поймут, что я имею в виду. Им не хватает света, а мне не хватает звука. Мой мирок с весьма узкими горизонтами на какое-то время превращается в нечто неузнаваемое. И каждую, да-да, каждую зиму это повергает меня в ужас.
Луиза говорит, что зрячие испытывают зимой примерно то же. Хорошо знакомый мир в одну ночь становится чужим, снег лишает его красок, и это тоже вызывает ужас: выглянешь утром в окно, а вокруг все совершенно белое. Мне даже и выглядывать никуда не надо, я слышу, что произошло. Снег, этот тихоня, приглушающий все звуки, словно бы загоняет меня в клетку. Меня гложет тоска и тревога. Мне недостает привычных звуков, которые помогают чувствовать себя защищенной и быть уверенной в себе. Без них я совсем теряюсь. Приходится осваивать новые пути и заново прилаживаться к жизни.
Мне неведомо, что такое цвет, поэтому я не понимаю смысла слова «белое». Но если бы у тишины был цвет, думаю, он был бы белым.
Я знала, что за мной кто-то наблюдает. Сначала решила, что мне показалось, потом поняла, что нет. Я почувствовала это затылком, и сразу напряглись плечи и чуть приподнялись волосы, будто я ждала, что сейчас кто-то на меня нападет. Вероятно, в какой-то зоне человеческого мозга дремлет неизжитый животный инстинкт, а ученые все никак не могут разгадать, за что эта зона отвечает. Не знаю, действительно ли слепые более чувствительны или они просто более склонны к паранойе. Видимо, страх преследования все же сильнее, особенно у женщин.
Я предпочитаю ходить без трости, зря, конечно, но совсем ни к чему демонстрировать, что я слепа. Женщинам и так небезопасно одним бродить по улицам, зачем же бандитам и всяким извращенцам знать, что я легкая добыча? Я стараюсь выглядеть как все. На самом деле я, наверное, похожа на пьяную. Я часто оступаюсь, хватаюсь за перила и за стены, будто плохо держусь на ногах. Но мне кажется, так я привлекаю меньше внимания, чем с белой тростью в руках.
Несмотря на все мои старания не выделяться, на черное пальто, по идее незаметное среди голых стволов и ветвей, кто-то меня высмотрел.
И теперь за мной наблюдает.
Марианна медленно повернула голову в ту сторону, откуда, по ее мнению, должны были послышаться шаги. Она уже приготовилась вскочить со скамейки и быстрее отойти — в другую сторону, — но потом сообразила, что преследователя возможность погони только обрадует, если это действительно какой-то маньяк. И что в любом случае быстро ей не уйти, даже если бы и была с собой трость. Она полезла в сумку за свистком, однако тут же осознала, что свистом распугает всех птиц, зверушек и вполне законопослушных граждан — они сбегут из сада.
Порыв холодного ветра швырнул в лицо Марианне что-то нежное, похожее на шелковые нити. Гамамелис, ведьмин орех…[9] Но не только его аромат, какой-то еще запах. Совсем не зимний. Она напрягла память и спустя две-три секунды произнесла:
— Это вы, мистер Харви?
Никто не ответил. Но через миг раздалось:
— Я думал, вы действительно слепая. Понемножку мошенничаете?
— Я действительно слепая.
— И ясновидящая? Или только читаете мысли?
— А вы-то кто, позвольте спросить? Маньяк, преследующий женщин? Вы наблюдали за мной, да?
— Понимаете, сначала хотел убедиться, что это точно вы, ну а потом не решался подойти. У вас был такой задумчивый вид.
— Я слушала.
— Птиц?
— Деревья.
Он сел рядом.
— Откуда вы узнали, что это я?
— По запаху. Ветер подул с вашей стороны.
— По запаху? Но я утром принимал душ. И тщательно помылся.
— Я не имела в виду плохой запах. Возможно, это ваша туалетная вода.
— Я не пользуюсь туалетной водой.
— Тогда шампунь. Или ваш собственный запах. У меня очень чувствительный нос. Я распознаю людей по голосу и по запаху. У меня неплохо получается, но определить, что за человек перед тобой по голосу и запаху невозможно. Поэтому слепым гораздо труднее знакомиться с новыми людьми. Приходится осторожничать. Никогда не знаешь, что тебя ожидает.
— Или кто.
— Вот именно. А вы точно не кролик шести футов роста?
— Точно.
— Тогда ладно, успокоили.
— У меня шесть футов и два дюйма.
— И мех есть?
— Только там, где положено.
— Я поняла, что вы мужчина высокий.
В ответ послышался изумленный смешок.
— Как вам удалось это определить?
— Голос звучит откуда-то сверху. Вам, наверное, уже осточертело видеть у людей только макушки.
— Полагаю, людям гораздо сильнее осточертело смотреть на мои ноздри.
— Выходит, и с этим мне повезло, я их не вижу. Однако мы слегка отвлеклись. Вы очень мохнаты?
— Умеренно. И уши нормальной длины. Для кролика, разумеется… Но… скажите, чем от меня пахнет. Я не на шутку заинтригован.
— Что-то вроде цветущего боярышника.
— Издеваетесь?
— Ничуть. Приятный мужской запах. Терпкий. Чуть пикантный. — Она подняла голову, повернувшись к нему в профиль. Ее маленькие ноздри еле заметно подрагивали, втягивая воздух, — как у зверька, почуявшего опасность. — Да, это ваш запах, а не шампуня. Запах отдушки как бы поверх запаха боярышника. Что фотографируете? Надеюсь, не меня?
