Тень желания (СИ) - Карвен Айли

— Своим трудом добиться можно, — добавила я, пытаясь Катьку утихомирить, всегда с ней ладили, а с появлением этого Дэвида к чертям всё полетело.

— Да? — Катька развернулась, а взгляд колючим сделался, глаза влагой наполнились. — Много отец с матерью добились? Скажи. Вместе лежат теперь. Не помнишь, как сердце у отца прихватило? Всё на работе без отдыха. А мать следом…

— Умолкни! — Бабушка крикнула, аж в ушах эхом отдалось.

В коридоре соседи притихли, а Катька к окну развернулась, дрожа всем телом. Редко мы тему эту поднимали, и никогда не заканчивали. Маленькая она была, а всё помнит, будто в память только самое больное врезается до деталей, что вернуться можно, только изменить ничего не получится.

Извинилась она спустя минут тридцать, только толку не было. Соседи гремели, ссорились, а мы в безмолвной тишине находились, каждый куда-то в себя погрузился. Медленно, словно спиралью меня закручивало в тот день, когда не стало мамы.

Бабушка задерживалась, а я хлопотала, времени на волнения не оставалось. Мама в лихорадке, постель мокрая от пота, а тело худое, кожа на кости натянутая. За шею мою цеплялась, ладонью нежно по щеке гладила, пока я бельё меняла. Сухие губы всегда в движении бреда, то сочиняла, то с отцом разговаривала. Страх меня обуял, что жар унять не могу, а лекарство вечернее не помогает. И тут Катька как закричит…

— Лен, ты чего? — послышалось сбоку.

Бабушка за плечо потрепала, возвращая меня обратно. Катька сбоку сидит, в руке отвёртку крутит и ногами болтает.

— Пришёл к тебе, — бабушка улыбнулась.

— Кто?

— Сашка твой, — Катька ёрничает, спрыгнула с подоконника, поправила мои волосы, — иди, я тут сама доделаю.

Характер у неё отцовский, то кнут, то пряник, и всё за секунду сменяется.

Чего же я сижу до сих пор? Встала на ноги, отряхнула штаны с кофтой, и поспешила к двери. Сашка стоит, улыбается, с ямочками на щеках, серые глаза у зрачков лазурью заливаются. За спиной что-то прячет.

— Пойдём завтра в кино? Я тебя после работы встречу.

— Пойдём, — он меня гипнотизировал, никак не могла отказать, да хоть немного покапризничать.

— Прости за танцы, не будет больше такого, — Рука его неуверенно коснулась моей талии, а взгляд такой чуткий, что до дрожи пробивает, — это тебе.

Второй рукой протягивает коробку конфет «Птичье молоко». Рот тут же слюной заполняется. Вот это подарок, а не веник из цветов. Приняла конфеты, бросилась с объятиями Сашке на шею. Пальцы его сжались на талии, а дыхание горячее через кофту толстую чувствуется. Мурашке по коже побежали, мышцы напряглись в каком-то медленном томлении. Чуть кончиком ресниц его щеки коснулась, так он звучно сглотнул и замер. Странный какой-то.

— Всё хорошо?

— Ага, — ещё раз сглотнул и подался вперёд.

Тут уже я остолбенела. Влажные губы легонько коснулись моей щеки, шелковистые, нежные, с таким трепетом, что кожу смять боялся, потом опустились ниже, впечатывая поцелуй в уголок моих губ.

— Фу, содом развели, — Таисия прошла мимо, лицо её сморщилось, точно изюм.

Поцелуй его горел на моей коже ещё долго. Стоило пальцами коснуться уголков губ, как улыбка сама собой расплывалась на лице, а щёки заливались пунцом. Снова представляла для себя этот момент. Ничего не могло испортить теперь моё настроение, так мне думалось.

— Лисовецкая! — с самого утра Палыч раскричался, от него за пару метров можно было почувствовать перегар, и вид помятый, жалобный. — Не строй из себя королеву, надо так надо.

— Кому надо? — спрашиваю, почти взрываясь.

Авдеев перебирает губами в воздухе, словно рыба на суше. Лицо и шея его покрываются пятнами, глаза пустеют, и он без сил оседает в кресло. Всегда ему надо больше остальных, печётся за своё место, словно за ребенка малого. Развернулась и в коридор вышла.

С облегчением выдохнула, одной на работе в последние дни мне мало удавалось находиться. Не пойду сегодня в главный репетировать, займу студию и запрусь, чтобы никого до конца дня не видеть.

— Елена, — за спиной послышался голос с акцентом, твердый, строгий, до жути знакомый.

Взвизгнула от неожиданности, попятилась в сторону. Караулить меня начал, так и до похищения дойти может. Огляделась, вдвоём мы с ним в коридоре стояли, и не по себе сразу стало. За отказ мстить пришёл, или слов моих не разобрал?

— Хотел зайти к Степану Павловичу, а тут вы, — Дэвид сделал шаг ко мне и улыбнулся.

Нет, не улыбка это, а оскал хищника. Захотелось тут же прикрыться, положила руку на плечо, как бы разминая. Через начальство надавить на меня решил.

— У него свободно, можете проходить.

— Не успел вам тогда сказать, — он сделал шаг ко мне, и я тут же попятилась назад, скользя спиной по стене.

Дэвид засмеялся, так громко и открыто, что стены завибрировали. Творит невесть что, а надо мной потешается. Мысли мои почему-то вращались вокруг Вишневской. Может и сейчас моя дива меня спасёт? Прислушалась, ни каблуков, ни острого лица. Увы, Варвары и близко не было.

Дэвид продолжал идти вперёд, пока моя спина не упёрлась в выступающий наличник угловой двери. Нащупала ручку — закрыто. Убьёт, и никто даже носа не покажет.

— Вы моя женщина от макушки до кончиков пальцев, — он наклонился, уткнулся носом в мою шею, шумно вдыхая и рукой преграждая отступление.

Вторая его рука обвилась вокруг моей талии жгутом. Животное, самое настоящее, хищное и не знающее приличия. Действия его раскованные вводят меня в глубочайшую тревогу, да так, что и шевельнуться не могу, стою завороженно, и чуть ли молитвы не вспоминаю.

— Ваш запах, реакция, движения, изгибы тела, — бормочет, кончиком носа грубо касается кожи шеи.

Слушать не хочу. Что только унюхал?

Сама же морщу нос от его терпкого парфюма, дерзко и плотоядно отзываются во мне его нотки. Не должен так честный человек пахнуть, да и вести себя тоже. Противно и горестно, что противиться не могу, а только нахожу в себе силы, он стискивает меня, в глаза заглядывает и снова улыбаться. Жуть, такое присниться, в поту проснуться можно.

Ладонь Дэвида по-хозяйски поднимается к моему затылку, успеваю только дыхание задержать, как его губы накрываю мои. Мычу в попытках вырваться, да только больше спиной в стену впечатываюсь. Это не легкое и нежное касание, а властное, подавляющее потребительство. Пальцы его с небольшой болью сдавливают щеки, размыкая мои челюсть и губы. Язык скользит внутрь, соприкасается с моим, доминирует.

Нет, не может такого произойти со мной. Дёргаюсь, дыхания не хватает, голова кружится, как он выпускает меня. Хоть кричи, хоть нет, смысла нет, Авдеев только в ладоши похлопает.

— Вы, видимо, не поняли меня, — говорю через рваное дыхание, не тратя времени на восстановление, робко уводя взгляд.

Растерянность бьёт под рёбра. Взглядом нахожу студию, в ладони с силой зажимаю ключ, словно почву под ногами нащупываю.

— Сказала же вам, хватит преследовать меня! Противно от вас!

Хотела ударить пощечину, но испугалась, что это только подстегнёт Дэвида к продолжению. Убегаю и хлопаю дверью. Ещё пару минут прислушиваюсь к шагам за стеной, никого. Сердце загнанно постукивает, в ушах непонятный шум. Пусть хоть за волосы меня отсюда вытаскивают — не пойду.

Коснулась уголка губ, всё теперь было опорочено этой жадной вседозволенностью.

День моего заключения тянулся, отчего убегала я с работы с таким рвением, как раньше приходила. Сашка ждал у фонтана в парке, радостный, родной, что приятно сразу стало, только вот я себя заплеванной ощущала. Весь сеанс думала, говорить или нет, в итоге не решилась. Защищать ведь полезет, а там и до скандала дойти может. Тяжесть этого решения отдавалась болью.

Ещё слова Дэвида мерзкие, что отклик где-то в теле находит. Прислушалась к себе. Жар такой остаётся, что и ледяной водой не унять. Может заграничным дамам и нравится такое, а мне… Хочется думать что льстиво и стыдно, но оставаясь до конца честной, что-то в них было.