Светлана Чистякова - Производные счастья
К нему подошёл неопрятно одетый мужик и, представившись оперуполномоченным отдела убийств капитаном Хохловым, предложил ему ответить на несколько вопросов.
Опер, больше похожий на братка из девяностых, чем на служителя правопорядка, прошёл следом за ним в кабинет, огляделся и, пробормотав себе под нос что-то типа: «ну ни хера себе, живут же люди», плюхнулся в мягкое кожаное кресло.
Несмотря на сомнительную внешность и совковые замашки, капитан оказался весьма неглупым и дотошным человеком, вопросы задавал с подковырками, но ответами Северинцева остался доволен.
— Мы вам позвоним, если будут ещё вопросы, — вытянув из профессора всю информацию о вчерашнем вечере, опер поднялся из кресла, не сказав ни слова о самом происшествии. Когда Северинцев спросил его, что же всё-таки случилось, капитан зыркнул на него исподлобья:
— Ведётся следствие, — и откланялся.
Пришлось идти на пост, который гудел как потревоженный улей. Поначалу, завидев шефа, девчата притихли, но заметив проблеск любопытства в глазах сурового начальства, снова загомонили. По словам первой сплетницы отделения буфетчицы Валечки, которая знала всё, всегда и про всех, несчастную Полину нашли задушенной неподалёку от центрального входа в пышных кустах сирени. Она лежала со сложенными на груди руками, причём в одежде убитой был полный порядок и видимых следов насилия не наблюдалось. За ухо был заложен цветок розы, сорванный, по слухам, с куста, растущего в огромном вазоне в холле кардиоцентра.
Внезапно ожил висевший на стене сестринского поста громкоговоритель:
— Профессор Северинцев, вас ожидают в первой реанимации.
Он сорвался с места и понёсся к лифту.
— Что случилось? — через пять минут он уже стоял у постели очень пожилого мужчины.
— Послеинфарктное осложнение, — ответил кардиолог, — внутренний разрыв сердца. Депутат думы из соседней области. Вчера с самолёта сняли. Прямо на борту плохо стало.
— А чего в Москву не повезли?
— Он бы не доехал. Заднебоковой инфаркт. Пролапс. Сначала думали, что сами справимся. Ещё час назад всё было нормально. И вдруг резко — потеря сознания, цианоз…
— Тогда какого дьявола мы тут стоим и разглагольствуем? В операционную его. Срочно!
Пока пациенту давали наркоз и готовили к операции, он прошёл в детское отделение интенсивной терапии.
— Ну, как мы тут? — спросил он, подходя к кювезу, где боролся за жизнь его вчерашний маленький пациент.
— Да всё нормально. Тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы, — сказал неонатолог и для верности перекрестился.
— Показатели?
— В норме.
— Кровь взяли?
— Да.
— Надо бы переливание провести. На всякий случай.
— Уже готовят.
— Хорошо.
Он развернулся и собрался было уже уходить, как вдруг его взгляд упал на соседнюю кроватку. Там лежал малыш. Он не спал. На синеватом бескровном личике жили одни глаза — широко раскрытые, страдающие и уже какие-то неземные, как глаза пришельца с другой планеты. Из маленького ротика тянулась трубка интубатора, крошечные запястья обёрнуты манжетами с электродами. Цыплячья грудка тяжело вздымалась — крохе было трудно дышать.
— Это Димочка, — неонатолог подошёл и встал рядом, — наш отказничок. Мать как узнала, сколько его выхаживать после операции, тут же отказ написала. Это если выживет, конечно. Пентада. Лисовицкий даже браться боится. Не знаю, сколько протянет.
— Отказник говоришь? Пентада? Ну-ка, историю дай.
Неонатолог принёс историю болезни мальчика. Северинцев пролистал её, посмотрел данные обследований и анализов и вернул обратно.
— На завтра в план его. Готовьте к операции, — он повернулся и склонился над ребёнком, — ну, что, Димка, дадим бой твоей пентаде? Ничего, малыш, мы ещё поборемся.
Он вышел из палаты и быстро пошёл в сторону лифта.
В операционной уже вовсю кипела работа. Два торакальника из его бригады, Василич и Коля Мезенцев, вскрывали грудную клетку, тихонько переговариваясь между собой:
— Рассекай шире, — донесся до Северинцева голос Василича, — а то Север опять разорётся.
— Угу. Скажет, что экспозиция недостаточная! — фыркнул Коля.
— Вообще-то я уже здесь и всё слышу, — крикнул он из предоперационной, сосредоточенно намыливая руки.
— Да мы и не сомневались, — хихикнул Василич, — ну давай, мой мальчик, пересекай рёберные хрящи. Таак. Нарочка?.. Умничка, моя!
«Вот придурки, — мельком подумал Северинцев, — вчера ещё с Полькой хихикали, а сегодня девчонка в морге. Ржут как кони…»
— Что мы имеем? — спросил его ассистент Антон, моясь у соседней раковины.
— Мы имеем свежий инфаркт задней стенки левого желудочка с отрывом задней папиллярной мышцы. Дрянь редкостная.
— Да уж…
Оба хирурга притихли, видимо, путь к сердцу депутата оказался труден и тернист:
— Ну вот, началось, — с неудовольствием сказал Мезенцев. — Сюрпризы в плевральной полости.
Василич наклонился над разрезом:
— Легкое припаяно к грудной стенке. Тут черт знает сколько времени спайки разделять.
— По-моему, зря мы тут корячимся.
— Коль, ты что самоубийца? — прошипел Василич, — Услышит ведь.
— Уже услышал, — Северинцев хищно улыбнулся.
— Да молчу я.
— Вот и молчи. Нехрен тут под руку каркать.
— Нас сегодня двенадцать, как апостолов, — раздался мелодичный баритон Логинова.
— Вить, не смешно, честно. Займись лучше делом.
Анестезиолог тонко улыбнулся и скрылся за стерильным барьером. Похоже, сегодня он был в отличном настроении. Не то что вчера, кидался на всех как собака.
— Даже не верится, что он еще здесь, — донёсся из-за экрана его голос. — Не кардиограмма, а пляска Святого Витта.
— Заткнись уже, а!
— Всё готово? — поинтересовался Северинцев.
— Да.
— Свет!
Фонари бестеневой лампы едва заметно повернулись в круглых гнездах.
— И это, по-вашему, хорошая экспозиция? — он наклонился и заглянул между пластинами ранорасширителя.
— Так и знал, — устало вздохнул Василич.
— Прежде, чем мы начнем, — сказал Северинцев, — я попрошу тех, кто считает, что этот пациент обречен, покинуть операционную прямо сейчас. Я жду.
Никто не пошевелился.
— Тогда поехали.
Наступила тишина. Северинцев пробирался к сердцу.
— Так, так, так, — через несколько минут донёсся из-под маски хриплый голос Северинцева. — Большое, однако, сердце у слуги народа. Левое предсердие как мешок. Угу. Угу. А желудочек-то! Прямо как у слона. И всё жиром заплыло. Фу.
— Север, что ты там потерял? — спросил Антон, наблюдая за его пальцем, запущенным в глубину сердца.
