Меган Куин - Покаяние. История Кейса Хейвуда
Мэделин, которая все еще стояла, прислонившись к стене, руки на боках, а голова прижата
к стене.
– Привет, – сказал я, приседая до ее уровня.
– Здрасте, мистер Кейс, – сказала Мэделин, оживляясь. – Эти перчатки тяжелые.
– Ну, они не того размера. Я говорил тебе, что они не подойдут, – она настаивала
на том, чтобы надеть их.
– Просто я хотела, одеть такие же, как у вас, когда вы показывали все. Вы
выглядели таким сильным.
Онемение начало ползти по моей спине. Я могу сделать это, повторял я снова и
снова в своей голове.
– Чтобы добиться этого, ты должна начать с самого начла. Как насчет того, что
мы снимем эти перчатки и намотаем маленькие повязки вместо них? – предложил я. – А
позже мы сможем поработать с перчатками.
– Эти перчатки черные, – она сморщила носик. – У вас что красивых нет?
Я оглядел перевязочные бинты и отрицательно покачал головой.
– Прости, малышка. У меня есть только черные прямо сейчас, но я придумаю,
что смогу сделать для тебя на будущих занятиях. Что думаешь?
– Хорошо, – она сверкнула мне беззубой улыбкой, расплавив меня на месте.
За эту улыбку я бы подарил ей весь чертов мир.
Мы пошли к перчаткам. Она будто тень, которую я не мог стряхнуть с себя с тех
пор, как мой кулак коснулся ее отца, и прямо сейчас, эта тень стала даже сильнее.
Я вытащил самые маленькие бинты, что у нас были, и присел. Она положила
руку на мое плечо. С серьезным видом, она вытянула другую руку и сказала:
– Я рада, что вы сейчас учите меня, мистер Кейс. Вы мне нравитесь – она
помолчала на секунду, а потом продолжила говорить, пока я помогал наматывать ей
бинты. – У меня нет папы, но если бы был, я бы хотела такого, как вы.
Пот выступил на моей коже, ненависть к самому себе начала затмевать мои
мысли, и боль вспыхнула у меня в глазах, пока я заталкивал слезы, готовые пролиться.
– Хотя ты тихий, – продолжила она. – И строишь смешные рожицы.
– Смешные рожицы? – переспросил я, едва способный управлять своими
голосовыми связками.
– Ага, вы всегда такой, – она уперлась в бока кулаками, подвернула губу и
прищурилась на меня.
Если бы я не чувствовал, будто меня кто–то поднял и разорвал на части, я бы
рассмеялся над ее восприятием меня.
– Не думаю, что я выгляжу так.
– Ну, не совсем так, – ответила она, теперь с двумя перевязанными руками. Она
махнула в воздух кулаком и запрыгала вокруг меня. – Жаль, как цветок, порхай, как пчела,
– сказала она, еще раз ударяя.
– Что? – переспросил я, озадачено.
– Ну, знаешь, Мамала–лади.
– Мама–что?
– Бум, бум, бум, – сказала она, ударяя по моему бедру. – Я порхаю, как пчела.
Смотри на меня, – она попрыгала вокруг меня еще немного, а потом до меня дошло.
– В смысле, Мухаммед Али?
– Точно, – сказала она, все еще вытанцовывая вокруг меня, добавив еще
несколько жалких ударов к смеси.
– Думаю, ты имела ввиду «порхай, как бабочка, жаль, как пчела».
– Точно. Пау, пау, пау. Я – чемпион.
Я вел ее к боксерским грушам, пока она продолжала прыгать.
– Полегче, киллер. Для начала, давай научимся правильно бить.
Я провел добрых десять минут с ней, игнорируя подавляющее чувство
дискомфорта и ярости. Ярости за то положение, в которое поставил Мэделин, жизнь без
отца, жизнь, сравнивая других мужчин, которых, как она считала, хотела бы в качестве
отца.
Боль была поглощающей. Боли в сердце было слишком много. Есть только
единственный способ, как я считал, избавиться от этого обволакивающего ощущения
полной ненависти к себе. Пришло время позвонить парням.
Глава 24.
Мое прошлое…
Влажность впитывалась в мои поры, когда ранний утренний свет пробивался по
переулкам Нового Орлеана. Ассенизаторские экипажи носились вверх и вниз по улицам,
смывая грехи предыдущей ночи, подготавливаясь для нового начала нового дня.
Мускусное дерьмо и желчь, разбросанная по бордюрам, и влага, блестящая на кирпичных
стенах, демонстрировали грубый накал лета в Луизиане.
Я чувствовал кровопролитие, которое ожидало меня. Воздух был наэлектризован
насилием, пока я ждал на своем обычном месте, выбранном мною месте, где никто не
посмеет побеспокоить то, что происходило там.
Зло таилось в темном и мрачном переулке, который я выбрал. Злобные и
уродливые преступники промышляли в подобных переулках, и именно для этого я был
здесь.
Сегодня годовщина смерти Маршала Дункана. Годовщина моего самого
большого сожаления. Годовщина того дня, когда я позволил своей душе ускользнуть от
меня, и день, когда я поклялся небесам, что буду наказывать себя до последнего вздоха.
Единственный способ отметить это день, единственный способ, что я знал, и это
потеряться в боли.
Тяжелые шаги раздавались по мощеным улицам. Я знал эти шаги. Они
принадлежали огромным, устрашающим мужикам в ботинках со стальными носками и
железными кулаками. Они принадлежали мужикам, которым я платил, чтобы пришли и
выбили из меня дерьмо.
Как обычно, они повернули за угол, одетые в черные штаны и футболки,
пощелкивая своими костяшками и выглядя голодными. Я хорошо платил им за нападение
на меня, чтобы заставить меня забыть. Иногда я дрался в ответ, ударяя несколько раз то
тут, то там, ничего слишком повреждающего. Я сохранял это для груш, кое–что, о чем я
должен был подумать, когда вставал лицом к лицу с Маршалом Дунканом.
Я прислонился к стене одного из зданий, окружающего переулок, когда они
подошли ко мне.
– Неплохо выглядите, мистер Хейвуд. Еще один год прошел неплохо.
Я разглядывал внешность Винни и сказал:
– Как жена?
– Только что родила близнецов.
– Да ну, – я покачал головой. – Они твои?
Прежде чем я заметил приближение, Винни занес свой кулак назад и ударил
прямо в челюсть, отправляя меня на землю. Боль отрикошетила во мне, – пьянящая боль,
желанная боль.
– Вы чертовски хорошо знаете, что они мои, – ответил Винни с весельем в
голосе.
Я встал и стиснул челюсть.
– Бля, должен был догадаться, что у тебя появилось время потренироваться, если
жена только что родила.
– Должен оставаться в форме для миссис, – Винни размялся, красуясь своим
