Мария Спивак - Черная магия с полным ее разоблачением
Думала ли я тогда, что буду опаздывать на самолет в этот самый Мадрид и ругательски ругать Хуана Карлоса: неужели так трудно побороть собственное упрямство и заказать такси пораньше? Казалось бы, больше года в Москве, в курсе, какие тут пробки! Но нет: «что нам делать в аэропорту столько времени»? Лучше, конечно, дома лишний час в носу ковырять!
Вот и пожалуйста: впору разворачивать оглобли — и пусть поездка опять срывается к чертовой матери! А что, лично я не удивлюсь: вот уже полгода, стоило нам только заикнуться о ней между собой, как Хуку (так я сократила Хуана Карлоса) срочно привлекали к очередным неотложным благотворительным мероприятиям. И меня, естественно, вместе с ним. Приходилось бегать, о чем-то договариваться, выбивать, выпрашивать, организовывать — какой там отпуск, выжить бы… Дальше разговоров дело не заходило. Но теперь-то, с билетами на руках, я все-таки надеялась уехать.
В конечном итоге, можно мне хоть одним глазком взглянуть на Мадрид? Там мы — если не опоздаем на самолет — рассчитывали провести неделю. А дальше — Толедо с его запасами и родственниками Хуки, которых у него, похоже, полгорода и с которыми непонятно, как разговаривать: испанский-то я так и не выучила. Со взрослыми еще ладно, разберемся, но там же у всех — дети, дети, дети… Хука на них просто помешан; я только и слышу, что про его бесчисленных племянников и племянниц. А близнецов рано овдовевшей родной сестры, семилетних Хуаниту и Карлитоса, он вообще воспитывает как собственных, звонит каждый день и чуть ли не уроки по телефону проверяет. В жизни не видела, чтобы человек так обожал детей. В костеле с его приездом столько детских и молодежных программ появилось, сколько, наверное, за все годы со дня основания не было. Хука, как порог переступит, перекреститься не успевает — малышня на нем гроздьями виснет, и все ему что-то рассказывают, теребят, за его внимание соревнуются. Смотреть приятно; правда, мое место сто двадцать пятое, ну, да я уж смирилась.
Нет, я, конечно, преувеличиваю и вообще зря ворчу: вдвоем побыть тоже удается, и тогда мне самой хочется поскорее занять вакантное «детское место». Потому что никто не умеет слушать так, как Хуан Карлос. Он может утешить и что-то посоветовать, а может просто покивать и помолчать, но на душе все равно сразу становится легче. С ним ты словно под защитой доброго волшебника, и тебя никто не обидит. Когда мы сидим на диване, и Хука обнимает меня за плечи, мне так хорошо и спокойно, как не было, наверное, никогда в жизни. Вот счастье, что мы встретились. Я уже не надеялась ни на что подобное. А тут недавно решила погадать на Библии, раскрыла наугад и сразу уткнулась в слова: «двоим лучше, нежели одному»… Я прямо вздрогнула: ну не чудо?
Живем мы пока врозь, но так часто бываем друг у друга, что, видимо, скоро съедемся. Хука знает, что формально я замужем, и это его немного смущает — все-таки он истинный католик. Ради его спокойствия я специально говорила со священником, и тот заверил, что мой невенчанный брак после двадцати лет раздельного проживания по церковным законам никак не может считаться действительным. Хука расстраиваться перестал, но, тем не менее, дал понять, что ему было бы приятнее, если бы я оформила развод. Он не сказал, почему это для него важно, но по-особенному посмотрел, и я странно разволновалась…
Саня всякий раз вытаращивает глаза: и за что тебе, ворчунье, послали такого хорошего человека? Не иначе как для компенсации. Умный, добрый, заботливый, ласковый, терпеливый, работящий, только крылышек не хватает…
И при всем том настоящий баран! Ну почему, объясните на милость, надо было так упираться с такси?
Нет, если мы опоздаем, я… просто не знаю, что сделаю!
— Вон уже Шереметьево, — встрепенулся продрыхший всю дорогу Хука. — Я выиграл.
Мы с ним поспорили: успеем — не успеем. На поцелуй.
— Вот пройдем регистрацию, сядем в самолет, — буркнула я, — тогда и будешь мне подставлять свою небритую щеку.
ЕФИМ БОРИСОВИЧНедавно я отметил свой восемьдесят шестой день рождения. Казалось бы, совершенный старик, а чувствую себя намного лучше, чем год назад, и все благодаря аутотренингу. Я, во всяком случае, грешу именно на свои эксперименты в этой области, хотя, разумеется, общее улучшение обстоятельств жизни тоже сыграло важную роль.
Все как-то само собой расставилось по местам. Единственное, чего — точнее, кого — мне не хватает, так это Таточки, моей любимой собеседницы. Она опять стала много разъезжать, но только теперь ее поманил не Старый свет, а Новый, что, с моей точки зрения, в высшей степени символично. Я ей так и сказал, когда она звонила на днях, и шутка имела успех.
— Это вы, Ефим Борисович, точно подметили! — засмеялась Тата. — Жизнь озарилась Новым светом. Не забыть бы передать Майку.
Только и твердит: «Майк, Майку, мы с Майком»… Иногда я позволяю себе ослышаться, представляю, что она сказала: «Мы с Ванькой», и грустно вздыхаю по старым — не новым — временам, когда нас было в доме четверо, и мы все вместе садились за стол, и улыбались, и любили друг друга.
Ну, да что зря вздыхать. По совету ученых книжек, я стараюсь во всем видеть положительные стороны. Нам очень неплохо вдвоем с Павлушей; он повзрослел и с ним вполне можно обсудить самые разные темы. Он намного серьезней и вдумчивей Ивана, и меня, честно сказать, это радует.
Иван, кстати, часто к нам заезжает, особенно сейчас, когда Таточки нет дома, заботится, помогает, но чувствует себя явно не в своей тарелке, хоть мы с Павлушей и стараемся делать вид, будто ничего не произошло. Есть расхожая прописная истина, касающаяся человеческих отношений: разбитую чашку не склеишь. Признаться, раньше она казалась мне банальной и глупой. Жизнь настолько многообразна, думал я, что, конечно же, в ней найдется место любой посудине. А сейчас, на примере собственного сына и Таты, вижу — нет. Что-то, может, и имеет смысл сохранять в качестве исторической ценности, но это уже не жизнь, а кунсткамера, и не всякий на такое согласится.
Я, в силу профессии, не могу не понимать, что цивилизация, изжив себя, умирает. Таков закон, ничего не поделаешь. Очевидно, придется смириться с тем, что эпоха Ивана и Таты окончена. И все-таки… никогда больше… бесповоротные, страшные слова. И мне, ей-богу, голову хочется оторвать Ивану: ведь в данном случае ответ на вопрос «кто виноват» более чем хорошо известен. Для чего ему это было нужно, он, вероятно, и сам не знает, а между тем, все погублено, растоптано, уничтожено и стремительно порастает быльем.
Кризис среднего возраста. Как легко поставить диагноз и как мало он объясняет. В сущности, с тем же успехом можно говорить: «приворот». Так даже проще: приворот — явление волшебное, не нуждающееся в рациональных объяснениях. А «кризис среднего возраста» — что это? Десятки психологических терминов, нанизанных на нитки, как сушеные грибы. Нельзя утолить голод, размахивая перед собой грибной связкой. Точно так же невозможно преодолеть загадочный «кризис», кидаясь учеными словами.
