Ирина Степановская - На скамейке возле Нотр-Дам
Мы вышли на авеню де Турвилль. Вечерело. День для меня прошел незаметно. Даже нога не так уж болела. Мне захотелось есть. Я нащупала в кармане монетки.
– Пойдем куда-нибудь! Угощу тебя сэндвичами! Я только их и ела сейчас в Париже. Часто попадались удивительно вкусные – с копченым лососем и консервированным тунцом, с ветчиной, салатом и сыром. Они продавались здесь в каждой закусочной и очень экономили мне бюджет. В тот мой приезд с моим другом мы тоже обожали разгуливать с ним по городу с этими огромными сэндвичами в руках и с поллитровыми бутылками вина. И при этом воспоминании у меня потекли не слезы, а слюнки. Я улыбнулась – главным в моем воспоминании была еда, а уж мой друг пришелся к ней как бы в придачу.
– Ну, вот еще – сэндвичи! – сказала Мари. – Мои сегодняшние слезы требуют другого… – Она слегка задумалась, а потом воскликнула: – Точно! Я уже давно думала, чего же мне хочется из еды? А я сто лет не ела настоящих пельменей. Все какие-то равиоли, паста, бог знает что… Все – не то! – Она опять посмотрела на меня: – Ой, девки, зачем приехали? Растравили, девки, вы мою душу.
И это говорил человек, живущий в городе со знаменитыми кулинарными традициями.
– Ну, ладно, это я так. Не тратить же тебе на пельмени последние денечки. – Она переложила сумку с собакой в другую руку и собралась уходить. Я подумала, что она, должно быть, очень устала таскать свою собаку целый день. По моим прикидкам, Лулу весила не менее шести килограммов. С моей стороны просто свинство было бы бросить Мари.
– А разве здесь можно купить хорошее мясо?
Мари вскинула на меня повеселевшие глаза.
– В супермаркетах все действительно перемороженное, – сказала она. – Но одно место я знаю.
– Тогда будем сегодня есть пельмени! – сказала я, сделав ударение на слово «будем».
Через три часа объевшаяся мясного фарша Лулу, выкатив круглое мягкое пузо и раскинув в стороны лапы, сонно валялась на диване (сколько же эта собака могла спать?). Я закидывала в булькающую кастрюльку последнюю порцию сделанных собственноручно пельменей. Мари разливала в коньячные бокалы (водочных рюмок у нее никогда не было) купленную в ближайшем к ее дому магазине водку «Смирнофф».
– Нам осталось для полноты счастья только спеть «Подмосковные вечера», – заметила я, следя, когда пельмени всплывут.
– А что, и споем! Выпьем и споем.
– В полицию не заберут?
Мари задумалась:
– Могут. Один мерзавец уже на меня насвистел.
– Ты продавала наркотики? – Я была озабочена тем, достаточно ли соли.
– Хуже, – сказала Мари. – Его жене не понравилось, как воет Лулу.
– Если хочешь, я сама могу пойти немного повыть у нее под дверью, – предложила я. – Мне все равно послезавтра уезжать! Не думаю, что меня оставят здесь в тюрьме вместо того, чтобы вышвырнуть на родину.
– Тебя не оставят, а меня могут четвертовать. И заодно заставят уплатить за тебя большой штраф.
– Тогда не будем, – согласилась я и стала ложкой выуживать пельмени. Шумовку Мари за все годы так и не удосужилась купить. У меня на душе было хорошо и легко, как не было уже много лет. – К тому же я не могу выть и есть одновременно, – сказала я, пробуя пельмень из последней порции. – Очень вкусно!
И когда примерно еще через час, то есть уже ночью, шум под окнами стал стихать, а Башня еще продолжала светиться, и мы с Машей за чашками чая исступленно плакались друг другу на тяжелую жизнь, в домофонном устройстве раздался осторожный звонок.
– Не открывай! – сказала мне Маша. – Это полиция!
Я обвела взглядом гору грязной посуды, пустые бокалы на столе, ополовиненную былку «Смирноффской».
– Полиция, даже в Париже, не будет звонить так, будто боится кого-нибудь разбудить.
– Тогда кто это? Снова сосед? – Глаза у Маши стали еще более испуганные.
– Ты никого не ждешь?
– Нет… – она показалась мне растерянной.
– Тогда это может быть только Ленка, – сказала я.
– Ленка? – И смутное разочарование мелькнуло в Машиных глазах.
– А что, – я посмотрела на часы. – Она, наверное, вернулась в отель, убедилась, что там никого нет, заскучала и решила отправиться к тебе. Тем более что прогулка по ночному Парижу не так опасна, как по ее собственному московскому микрорайону.
– В принципе, логично, – сказала Мари.
Звонок в домофон повторился.
– Тогда ничего не остается, как открыть! – произнесла я, пошла к двери и встала сбоку со скалкой наготове. – Не бойся, я с тобой.
Удивительно, как действует на собак мясной фарш! Проклятая Лулу, в прежние дни заливавшаяся по пустякам протяжным визгливым лаем, теперь хоть бы шелохнулась на диване. Маша подошла к двери и спросила нарочно сонным голосом:
– Кто там?
За дверью раздался приглушенный мужской голос:
– Маша, это я!
Она посмотрела на меня. Я удивилась: этот голос не мог принадлежать никому другому, кроме как Валерию. Впрочем, что же тут было удивительного? – подумала я, поразмыслив. Я посмотрела на нее:
– Мне уйти?!
Она не сомневалась ни минуты:
– Нет конечно!
– Тогда я посижу в кухне.
Она, открывая, нажала кнопки замка, и я заметила, как она тихонько выдохнула в ладошку. Проверила, должно быть, сильно ли от нее пахнет. Я хмыкнула:
– Можешь не проверять. От нас разит так, что притворяться бессмысленно. Надо сразу наливать – это лучший выход. Остались у нас пельмени?
– Полная миска, – сказала Маша.
– Ну вот, сразу и начнем! Дальше – как получится, – я убрала с изготовки скалку и пошла в кухню искать чистую тарелку. В зеркало я увидела, как Маша лихорадочно причесывается перед дверью.
* * *Хоть от метро до гостиницы идти было недалеко, тяжелая сумка с вещами все-таки оттянула Лене руку. Большим облегчением было знать, что вот-вот уже она преодолеет этот путь, поднимется на лифте, откроет дверь номера – и сразу же бросит сумку на пол. Но сумку ей пришлось опустить немного скорее, чем она ожидала: в щель между косяком и непосредственно дверью была воткнута записка.
– Неужели мне? – подумала Лена и бросила сумку на пол. Какая записка, от кого – ничто не могло указывать на то, что записка предназначалась именно ей, но сердце девушек устроено так, что стоит ему подвергнуться малейшему волнению – и все вокруг приобретает какой-то новый, даже мистический смысл. Откуда-то появляются тайные знаки, предначертания, символы… в общем, всякая дребедень, которую готовое к восприятию сердце и зашедший за разум ум тут же объявляют любовью. Может, это и в самом деле так, однако записка, конечно, предназначалась не Лене, а мне. Лена же, прочитав ее (записка была не запечатана), тут же почувствовала разочарование.
«Таня, – было написано на листке А-4 по-русски, печатными буквами. – Я целый день думал о нашей встрече. Я не могу уехать, не поговорив с тобой еще раз. Я буду ждать тебя в своем номере до своего отъезда (в скобках был указан номер)». И на всякий случай оставляю тебе свой номер телефона (следовал длинный ряд цифр). Подпись была начертана латинским шрифтом.
