Обречён любить тебя (СИ) - Мелевич Яна

— Если захочешь уйти, я больше не стану донимать тебя. Надеюсь, по возвращению у вас дома все вернется на круги своя. Прости, что была так навязчива. Теперь ты свободен.

Пальцы дрогнули, но не сдвинулись с места. Канарейкин слышал шорох по ту сторону, прерываемый горьким плачем. Он продолжал стоять на месте и сжимать кулаки.

Первый удар почти не вызвал в нем никакой ответной реакции. Затем последовал второй, третий и еще несколько бессмысленных ударов по стенам в молчаливой агонии наедине с самим собой. Задыхаясь от внутренней боли, Антон почти не чувствовал физической. Опухшие костяшки, кровь на пальцах — все стало неважным. Красная нечеткая линия отпечаталась там, где ладони Канарейкина прошлись по стене.

Антон хотел плакать, но слез не осталось. Безжалостная пустыня оставалась глуха к молитвам и безмолвным крикам умирающей души. Больше всего на свете Канарейкин жаждал услышать голос отца. Он бы заверил, что все хорошо.

Они справятся, как и всегда.

Только Татошка знал, что отец не позвонит. Ни сейчас, ни завтра.

«Я желаю Павлу Александровичу победить болезнь и вернуться к нам с новыми силами. Попрошу воздержаться от каких-либо комментариев в отношении моего бывшего оппонента и его семьи. Позволим им пережить в тишине горе, которое настигло их. Берегите ваших близких, ведь они не вечны. Помните, сколько хрупким может быть человеческое сердце».

— Ненавижу, — выдохнул в рваном вздохе Антон, не видя ничего перед собой из-за слез.

Бесконечный повтор видео с Маратом на ультра-планшете начинался с приветствия избирателей и заканчивался пафосной речью с пожеланиями счастья. Каждый раз эти слова продолжали вонзать острые иглы в гниющую изнутри плоть, терзали ее.

— Ненавижу тебя! — захлебнулся в беззвучных рыданиях Антон и резко подскочил к столику, сбрасывая с него все.

Тонкий экран дернулся, а после вовсе погас. Когда тяжелый ботинок несколько раз приземлился на корпус. Гибкий пластик не выдержал подобных издевательств, покрывшись микротрещинами.

— Ненавижу тебя, — заскулил Татошка, вцепившись в собственные волосы и оседая на пол. — Просто сдохни…

А осколки светильника и остатки ультра-планшета продолжали лежать на полу, как части прежней жизни, разбитой жестокой реальностью.

Милана стерла очередную дорожку набежавших слез и спустилась по лестнице в холл. Она не знала, хотела ли просто сбежать или пыталась прийти в себя после тяжелого разговора. Крик царапал горло, но Боярышникова сдерживала его. Хорошо, Влад не стал донимать расспросами, лишь молча удалился в свою комнату.

Ни к чему гостям отеля видеть ее истерику. Люди вокруг приехали в столицу Эфиопии для отдыха, а не выслушивать слезливые истории о несчастной любви.

— Милана!

Боярышникова удивленно замерла посреди просторного холла и медленно повернулась, не веря своим глазам. Выражение лица человека, стоящего перед ней, не предвещало ничего хорошего. Так радостно Глеб Боярышников никогда не улыбался родной дочери. Вообще. Ни разу.

— Папа? — выдохнула Милана хрипло, сглатывая острый ком и быстро стирая соленые капли. — Что ты здесь делаешь?

Она уже и забыла, каким высоким был отец, почти на две головы выше нее самой. Те же голубые глаза, кучка мелких морщинок, твердый подбородок, высокие скулы и рано поседевшие волосы, ставшие почти серебряными. Глеб Боярышников выглядел статным, красивым и подтянутым. Костюм идеально сидел на стройной фигуре, пиджак обтягивал плечи, подчеркивая их ширину.

— Ты мне не рада? — распахнул объятия отец Миланы, и она попятилась, непонимающе хлопая ресницами. — Ну же, Мила. Иди сюда.

Оскал стал почти волчьим. Жесткость промелькнула в чертах добросердечного и милого режиссера, коим Глеба считала вся кинозвездная тусовка и элита шоу-бизнеса. На самом деле в этом человеке не было ничего хорошего. Уж Милана знала это как никто.

— Извини, у меня здесь друзья. Не могу, — отступила от родителя Боярышникова, ощущая удушливый аромат его одеколона с мускусом. Кислорода стало резко мало, потому Милана сделала еще три шага назад.

— Единственные друзья ждут тебя в Москве, — интонация Глеба изменилась, будто стала холоднее, и Боярышникова обхватила себя руками, качая головой.

— Я никуда с тобой не поеду, — процедила она сквозь зубы.

— Надеешься на Канарейкина? — ехидно уколол отец, и Милана вздрогнула, не понимая, откуда родителю известно о ее связи с Антоном. Он никогда не интересовался жизнью единственной дочери.

— Послушай, пап, — нахмурилась Боярышникова, но осеклась, когда Глеб жестко перебил ее:

— Это не просьба, а приказ. Иначе завтра все твои благотворительные проекты будут прикрыты и о местонахождении многих твоих спасенных узнают те, кто их ищет. Ты же не хочешь этого, правда? — Милана задохнулась от ужаса, и ее отец негромко хмыкнул.

— Пошевеливайся, дочь. Больше ты своего принца не увидишь. Да и не принц он теперь. Обычный сопляк, который скоро лишится последних денег.

Глава 32. Возвращаясь домой

Цветущее лето за четыре прошедших месяца сменила дождливая осень. Москва горько плакала, тоскуя по потерянным солнечным дням, заставляя жителей хмуро коситься на темные тучи и постоянно кутаться в теплые куртки. Продрогшие от пронизывающих ветров люди спешили в теплые офисы, дабы спрятаться в четырёх стенах. Все ради того, чтобы противная морось, стучащая по крышам высотных зданий, прекратила пробираться под воротники и шапки случайных прохожих.

Аэропорт Шереметьево встречал поток пассажиров и прощался с ними стандартной фразой на многочисленных экранах: «Добро пожаловать в Москву». Именно сюда прибыл сверхзвуковой частный самолет «Аэрон АС-12» с тремя пассажирами, если не считать команду на борту и нескольких охранников. Из уютного салона они вышли прямо навстречу Алексею Роковскому — главе службы безопасности семьи Канарейкиных, который стоял в окружении своих работников. Именно он первым поприветствовал Марка Тасманова и Влада Радова, а после обратил пристальный взор на молчаливого Татошку.

— Антон Павлович, рады приветствовать вас. Ваша семья находится в красном вип-зале, — Алексей с уважением склонил голову, раскрывая зонт и попытался прикрыть Канарейкина от порыва ветра с дождем.

После теплой Африки Антон непроизвольно ежился, будучи в легкой куртке, и постоянно оглядывался назад. Где-то в глубине подсознания зрела мысль о том, чтобы вновь прыгнуть в самолет. Сесть в кабину пилота или заставить команду на борту взять курс в неизвестность. Улететь подальше от серой Москвы, неизбежных шепотков охранников и внутренних переживаний.

Очередной порыв взметнул каштановые волосы Татошки, заставляя приподнять воротник и прищуриться. Непроизвольный жест заставил Роковский застыть, внимательно разглядывая младшего сына Павла Александровича. Главе безопасности внезапно показалось, что он видит перед собой начальника, только лет на тридцать моложе.

— В чем дело? — бросил холодно Марк и оглянулся, явно не понимая причины задержки.

— Простите, — спохватился Алексей. Он резко провел рукой по поседевшим волосам, кивая остальным ребятам команды. — Пойдемте, надо поторопиться. Журналисты узнали о вашем приезде.

Все время, пока они шли, Влад вертел головой и несколько раз поинтересовался у Алексея: был ли еще один рейс из Аддис-Абеба совсем недавно. Радова постоянно мучили сомнения по поводу отсутствия подруги. Внезапный отъезд Миланы не удивил только Марка, поскольку тот большую часть оставшихся суток в Африке либо пил, либо занимался делами. Да и во время перелета не особо утруждал себя разговорами, а вопросы Влада просто игнорировал.

Мало ли причин, почему Боярышникова предпочла другой рейс. Возможно, она боялась пересекаться с Антоном после их разговора или ей срочно понадобилось вернуться в Москву по семейным обстоятельствам. По крайней мере, в этом себя убеждал Канарейкин, когда узнал о том, что Милана вдруг собрала вещи и переехала в другой отель.