Оливия Уэдсли - Вихрь
– Почему бы ей не быть здесь? Она танцует с кем-то.
– Ах, она здесь? Я не знал, что фрау Гутман принадлежит к числу ее знакомых.
Он прошел к своему столику. Через несколько часов после своего приезда в Берлин, куда он прибыл налегке с поручением от своего командира, он попал на этот бал вместе с одним приятелем.
В конце концов, что ему за дело, с кем знакома и где бывает Ирэн? Все-таки она, наверно, не знает, что среди приглашенных дам есть некоторые со слишком шумной репутацией. Конечно, Виктуар осел, но ведь это было всем известно раньше. Он, наконец, нашел в толпе Ирэн и увлек ее к столику, нимало не заботясь о карточках с фамилиями, лежащих у каждого прибора. Он имел сообщить ей новости о Карле.
– Сестра Виктуара милое доброе создание, совсем не похожа на него. Я хочу сказать, что она очень тихая и без всяких артистических выкрутасов.
– Да, хотя я мало ее знаю, мне кажется, что она очень милая, – сказала Ирэн. – Я видела ее только раз, в день нашей свадьбы.
– Ну, а что слышно у вас?
– Ничего, кроме аплодисментов. Жан имеет огромный успех.
– К Рождеству будете дома?
– Да, мы скоро сможем вернуться домой. Это будет настоящий отдых. Все же нелегко быть женой знаменитости.
– Виктуар, кажется, живет как настоящий миллионер, а вы, сударыня, тоже от него не отстаете! На прошлой неделе я просматривал счета…
Он улыбнулся и укоризненно покачал головой.
– Мы здесь так много выезжаем, – по лицу ее пробежала тень. – Когда мы вернемся домой, можно будет сократить расходы.
– Видите ли, Ирэн, – ласково проговорил Ганс, – конечно, это меня не касается, и не думайте, прошу вас, что я вмешиваюсь в ваши дела, но, в качестве одного из ваших опекунов, я хотел бы дать добрый совет Жану. Что он делает с заработанными деньгами? Вы, наверно, это знаете?
Гансу очень хотелось спросить: «Дает ли он вам деньги на расходы?», но вопрос в этой форме казался ему неудобным.
Ирэн как-то не решалась просить денег у Жана. Он всегда был так занят игрой либо разными делами, что никогда не успевал поговорить о делах. А отельные счета, нередко на кругленькие суммы, они оплачивали по очереди. Вообще, все это было очень неприятно. Она даже старалась не думать о его проекте относительно квартиры.
– Было бы очень хорошо, если бы вы помогли Жану советом, – сказала она неуверенным тоном. – Мне кажется, что он совсем не умеет обращаться с деньгами.
– Совершенно верно. Я зайду к вам в отель, и мы тогда потолкуем. Приходите ко мне обедать, я остановился в «Центральной». А потом пойдем в театр, хорошо?
Она приняла его приглашение с радостью. Ганс показался ей чем-то вроде оазиса в пустыне. С фрау Гутман она познакомилась через Жана и должна была поддерживать это знакомство против своего желания.
– Мы отсюда поедем в Мюнхен или, может быть, в Дрезден, я не знаю наверное.
– Такая жизнь хуже маневров, – сочувственно произнес Ганс. – Но теперь вы уже скоро будете дома. Между прочим, Виктуар, кажется, обожает такую жизнь?
– Да, он, кажется, очень любит эту суету. Успех действует на него опьяняюще.
– Да, конечно, – охотно согласился Ганс. – Он сделал головокружительную карьеру. «Neue Freie Presse» поет ему дифирамбы и печатает о нем статьи крупным шрифтом. Старого Эбенштейна он тащит за собой на буксире; о нем тоже пишут.
– Я его теперь очень полюбила. Он часто бранит Жана, но очень заботлив. У него очень добрая душа.
– Ах, да, между прочим, я слышал, что у Жана была дуэль. Правда ли это?
Ирэн слегка покраснела.
– Он поссорился с Полем Гаммерштейном.
– С Полем! – воскликнул Ганс. – Из-за чего же они могли поссориться? Ведь Поль всегда такой флегматик. Виктуар ему, наверное, сказал, что он не умеет говорить по-французски или что-нибудь в этом роде?
– Нет, так, случайная ссора. Жан был ранен, вы знаете?
– Первый раз слышу, честное слово. Ну и дела!
– Ганс, только не говорите никому про дуэль, прошу вас!
– Конечно, не скажу, если вы не хотите. Да ведь в этом нет ничего особенного. Жан оказался храбрее, чем я думал: подумайте только – драться с Полем!
Разговор с Ирэн произвел на него большое впечатление. Встретив Жана у выхода, он, прощаясь, пожал ему руку сердечнее, чем обыкновенно.
– Я слышал, что вы дрались? – сказал он ему. – Оказывается, вы владеете шпагой не хуже, чем смычком.
– О чем вы говорите?
– Я говорю про вашу дуэль с Гаммерштейном.
– Ирэн вам рассказала?
В эту минуту появилась Ирэн, уже в пальто.
– Я готова, милый.
Жан был взбешен. Ганс смутился.
– Прощайте, – проговорил Жан. – Ты готова? – обратился он к жене.
– Что с тобой? – спросила Ирэн, когда они сели в автомобиль. – Что случилось? Ты должен мне сказать.
– Ты обещала никогда больше не вспоминать про дуэль, а сейчас разболтала все этому… этому… тупому… солдату.
– Ты сам не понимаешь, что говоришь, – с горечью сказала Ирэн. – Грубо обвиняешь меня в том, что я нарушила свое слово! Ганс спросил меня, правда ли, что ты дрался на дуэли, и я ему сказала, что ты поссорился с Гаммерштейном. Вот и все.
Она вся дрожала от возмущения.
– Ах, вот что! Я думал, что ты ему все рассказала. С моей стороны такая ошибка простительна.
– Нет, она непростительна, – с жаром ответила Ирэн. – Если ты мог это подумать, значит, ты мне не веришь и подозреваешь меня во лжи.
– Милая, не расстраивайся из-за пустяков.
– Это не было для тебя пустяком, когда ты рассердился.
– Не делай истории из ничего.
– Для тебя, вероятно, такие вещи, как правда или честное слово, – пустой звук.
Она пылала негодованием.
– Ты не первый раз даешь мне повод думать, что это так.
Они больше не разговаривали. Вернувшись в отель, она прошла прямо к себе в комнату и заперлась на ключ.
Размолвка тянулась два дня. Жан уходил из дому, подолгу не возвращался и, встречаясь с ней, молчал.
«Неужели я действительно такого мнения о нем? – с ужасом спрашивала себя Ирэн. – Мы женаты уже полгода, но кажемся друг другу совсем чужими». Она одновременно и обвиняла и горячо защищала Жана.
За эти два дня все мелкие недостатки Жана превратились в смертные грехи; его друзья, знакомства в мире богемы, легкомыслие, все вызывало ее беспощадное осуждение. Когда женщины сердятся, они никогда не бывают справедливы. Ирэн не признавала больше за Жаном никаких качеств. Она ждала от него неба, а он дал ей землю, только землю. Разве это не тяжкое преступление? Ее ожесточение, в соединении с некоторой узостью взглядов, а также сильным чувством к нему, становилось угрозой их счастью.
Наконец, он пришел к ней с повинной. Ему тоже было невесело, хотя он и старался принять независимый вид.
