Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
– Хуже, чем считать тебя мертвым? Хуже этого?
Петер выдерживает испытание. Лора видит, что от мыслей о дочери ему больно, и думает: так и быть.
– Учитывая, что ты болен…
– Да.
– Да.
Ей нужно больше узнать о раке. Разве это неуютное, заросшее плесенью место подходит человеку в его состоянии? Холод усиливается. Свет то и дело мигает. Похоже, кто-то – Петер или мифический Йенсен – протянул проводку от дома Сьюз: незаконно и смертоносно.
– Прямо по клумбе? – спрашивает Лора, выглянув в засиженный пауками и мухами иллюминатор. – Это несерьезно. А если дождем зальет?
– Не страшно, – отвечает Петер. – Изолента.
Лора провожает взглядом плывущее по реке нечто, завернутое в хозяйственный пакет.
– Но…
– Не рановато за меня взялась? – спрашивает он с улыбкой, которая может означать что угодно.
– И все же, кто такой этот чертов Йенсен? Ты хоть знаешь, как плавать на этой развалине?
Петер, судя по виду, снова готов расплакаться. У нее к нему столько вопросов: «Это хороший рак или плохой?», или «Сколько тебе осталось?», или «Это генетическое?», или «Покажешь, где у тебя шрам?» – но все они неподъемны, а он пытается сменить тему, будто боится ее реакции или считает, что Лора недостойна откровений. Всё, и операция в том числе, произошло прошлым летом – она никогда не узнает, где и кто был с ним рядом. А здесь он не потому, что сбежал из Уэльса, – нет, он «захотел» «вернуться».
– Но почему? То есть почему сейчас?
Он молчит.
– Ты мог объявиться и раньше.
Он глядит исподлобья. Лора рассказывает о работе и чуть не упоминает об Алистере, который ждет от нее ответа. Если уж благодаря бесконечному терпению, всепрощению или комплексу жертвы она собирается водить дружбу с бросившим ее мужем (а к этому все идет), то посоветоваться с ним не помешает. Формально у Лоры всего сутки, чтобы принять решение.
И все-таки она не может себя пересилить и вместо этого спрашивает:
– Будет… радиотерапия?
По всему выходит, что нет. Странно – возможно, врачи ошибаются? Что, если он умирает, а никто этого не заметил?
– Не сходи с ума, – говорит Петер, сворачивая самокрутку на липком кофейном столике. – Со мной все нормально.
– Я не схожу с ума. Просто волнуюсь.
– Ло…
– Знаю, знаю. Ты этого не заслуживаешь.
– Вот именно.
И все-таки каждый раз, когда их беседа должна прерваться, когда он мог бы обидеться, а она – вспылить, разговор идет своим чередом. «Мне, – думает Лора, – нужно только кое-что выяснить». Наконец, когда за окном темнеет, а в Вестминстер-корте вот-вот начнут беспокоиться, куда она подевалась – у нее ведь не может быть личной жизни, – Лора набирается смелости и заводит разговор о его будущем.
– Опухоль осталась, – отвечает он, – просто не растет. То есть хуже не становится. Док говорит, я, скорее всего…
– Поправишься?
Он отводит взгляд.
– Нет… ну, ты знаешь, они по-другому выражаются. Буду жить.
– Ох. Ну… Хорошо. – Горло сдавило, но она не заплачет. «Соберись», – командует Лора себе, и это, как ни странно, помогает. – Значит…
– Может быть, год.
– Господи…
– Нет, нет, ну… Может, два. Потом пять. Сама знаешь, вероятность.
Ей на голову будто надели мешок, водолазный шлем: невозможно увидеть, услышать или почувствовать ничего, кроме собственного оглушительного дыхания. Он может умереть. Он может выжить.
– Я не знаю, что делать, – говорит она голосом до того жалобным, что самой неприятно. – Чем тебе помочь?
На его месте она сказала бы: «Останься со мной». Но Петер этого не говорит. Он говорит:
– Хрен его знает.
Вздох, молчание. Всюду пыль, мухи и смерть – все как-то резко переменилось.
– Что ж, может, мне…
– Пора, ты хочешь сказать?
– Да.
Он нахмурился или ей показалось? Поди пойми в такой темноте, но Петер не говорит «Пожалуйста, останься» или «Ты мне нужна». Он вообще ничего не говорит.
– Пит?
– Я не хочу быть… – неуверенно начинает он и, кажется, сглатывает комок.
– Хочешь, чтобы я ушла?
– Если думаешь, что так надо… На самом деле, да, точно. Пожалуйста. Уходи.
29
1-й класс: поездка в Рим; 5-й класс: дружеский кружок Кумских нестипендиатов;
кросс-кантри: школьная лига Дорсета и Сомерсета, Дорчестерский колледж, старшие и младшие мальчики, незанятые девочки, 14:30; фехтование: чемпионат частных школ, Кристал-пэлас (весь день).
Вторая половина триместра еще хуже и суматошнее первой. Возможно, во всем виноваты дурные приметы, но Марина совсем раскисла: ей некогда спать, ее гложет совесть, а вдобавок к тоске по родному дому она теперь грустит и по «Стокеру». Мысли часто уносят ее туда, на залитую солнцем лестничную площадку, к миссис Вайни, которая ответит на любой Маринин вопрос – только дайте им снова встретиться.
Рози нашла бы выход. У нее железные нервы, не то что у ее подлой, трусливой внучки. По ночам Марина размышляет, не доведется ли ей, как часто бывает в книгах, себя проявить? Она соберет смелость в кулак (хотя это все равно что пытаться пригвоздить к скале медузу), спасет ребенка или станет политической мученицей – и все это с мыслью о предках, которые нарушали границы, подделывали визы и не терялись в присутствии знаменитостей. Она будет сильной.
Случай может представиться на День основателя. Да, убеждает она себя, вот и ответ. Осталось меньше двух недель; я сделаю что-нибудь выдающееся и сама не замечу, как окажусь на Пасхальных каникулах в «Стокере». Тогда-то и станет ясно, против чего так бунтует Рози. Тюдоры, случаем, не отличались какой-то особенной ксенофобией?
И все-таки, что, если эта история связана с войной?
Марина помнит, как Рози по вечерам – когда сделаны все уроки и отложена виолончель – не раз позволяла и даже приветствовала просмотр исторических программ. Отсюда следует захватывающий вывод: здесь наверняка что-то личное. Правда, со временем неувязка. Мистер Вайни старше своей жены, но, даже если ему пятьдесят, он никак не мог влюбиться в Рози. Или мог? Или, учитывая его привлекательность, это она в него влюбилась?
По ночам, изнуренная листанием словаря и сексуальной жизнью (воображаемой, но отнимающей много сил), Марина пытается представить, какие обстоятельства, кроме любовных, могли свести вместе Рози и мистера Вайни? Голова пухнет от напряжения. Не мог ли он влезть перед ней в магазинную очередь? Или оскорбить миссис Добош?
Потом, поздно вечером в понедельник, когда Марина пишет сочинение о Петре Великом, а в колонках чуть слышно играет Чарли Мингус, ее сознанию, блуждающему по заснеженным горным проходам, внезапно открывается истина.
