Тщеславие - Лебедева Виктория

Мастер стер с доски свой график, размазав по мутно-зеленому полю дополнительную порцию белого крошева, и сел на свое место. Ни он, ни я не знали, что я буду бродить по своему лабиринту всю жизнь.

— Ладно, следующий, — кивнул он Валерке.

Валерка бодро взобрался на кафедру и громким, хорошо поставленным голосом (окончил актерский в ГИТИСе) начал читать:

— «Муха Петровна проснулась утром с похмелья…»

Глава 18

Хоть было мое творение и неудачным, и «слишком плотным», но выкидывать его было жалко, а посему я потащила его на свой семинар — Анечке показывать. Мы не виделись целое лето и просто обязаны были обменяться рукописями. А у меня стихов с собой не было, я ведь приехала не из дома, с работы. Вот и поменялись мы с Анечкой — она мне подборку, а я ей — только что написанный этюд.

— Ты действительно в телецентре теперь работаешь? — спросила Анечка по прочтении.

— А как же? Младшим помощником старшего дворника. Так что верь написанному, Анечка, я же честная женщина, — ответила я со смехом.

— С этого места, пожалуйста, поподробнее.

— В смысле?

— Что там за любовь такая безумная-безнадежная?

— Да какая тебе разница?

— Я же твоя подруга. Так что не юли, рассказывай! — потребовала Анечка.

И я ей все-все рассказала. Не хотела, а оно все как-то само выболталось: и про Славу, и про завод, и про Лору, и про Покровку, и про то, как я решила стать знаменитой, чтобы доказать ему, что… Сама не знаю, что же я хотела ему доказать. Думаю, Анечка это еще лучше меня поняла.

— Значит, ты у нас не для вечности творишь? — усмехнулась Анечка.

— Не для вечности, для Славы! — в тон ей ответила я. Оттого, что я поделилась своими чувствами, мне стало много лете. — Только я не знаю, в каком жанре мне для него творить, чтобы он услышал. Он, увы, стихов не читает. А возможность наследить в вечности я вполне могу предоставить кому-нибудь другому. У нас таких желающих — полный институт, вот пусть они и творят.

Анечка ненадолго замолчала, прикидывая что-то в уме, а потом говорит:

— Я, кажется, придумала, в каком жанре тебе «творить»!

— Ну?

— Этот твой Слава музыку слушает?

— А как же!

— И отечественную?

— Бывает, что и отечественную.

— Тогда нет ничего проще — пиши песни.

— Анька, идея, конечно, гениальная, только как же я буду песни писать, если я в музыке не соображаю ни хрена?

— А тебе и не надо. Мало ли поэтов-песен ников. Ты что же, думаешь, у всех музыкальное образование есть?

— Да ничего я не думаю, я и не знаю, как это делается.

— А просто. Им композиторы дают фонограмму, а они на нее текст накладывают. Реже — наоборот. Ты композитору — стихи, а он тебе для них музыку пишет. И платят за это хорошо, между прочим.

— Если платят хорошо, значит, все хлебные места давно уже заняты, — вздохнула я.

— Кем заняты? Сейчас хороших песенников по пальцам пересчитать можно! Казакова да Рубальская, и этот, как его… Который про море за кормой… А, вспомнила, Шаганов! А по большей части все фуфло гонят: я тебя хочу, ты меня хочешь, розы-слезы, трам-пам-пам… Сама будто не слышала?

— Возможно, ты и права. Даже скорее всего права. Только где же я тебе композитора возьму? Тут связи надо иметь.

— Ха! А друзья тебе зачем? — парировала Анечка. — Много композиторов я, правда, не знаю, только одного. И тот, честно говоря, мелкая сошка. В основном для кино пишет, да только где оно, кино? Если хочешь, я ему твои стихи покажу. Вдруг получится? Да тебе и проще с ним будет. Он стихи на музыку перекладывает, не наоборот. И как раз сейчас альбом новый делает — для поющих актеров. Ты мне к завтрему выбери что помелодичнее. Штучек двадцать. А я ему в выходные отнесу. И телефон твой дам. Понравится — сам позвонит.

— Ну ладно, я попробую, — протянула я. Анечкино предложение застигло меня врасплох, и нужно было сначала переварить его как-то, осмыслить.

— Завтра, смотри, стихи не забудь! — пригрозила Анечка.

Я кивнула.

На том и порешили.

Осень уже заканчивалась, но от Анечкиного композитора не было ни слуху ни духу. Я начала нервничать. Ведь эта идея с песнями с каждым днем нравилась мне все больше и больше. Анечка была права, во всем права, это был единственно доступный мне способ сказать все и быть услышанной, способ громко сказать… Но, увы, эта моя надежда пока оставалась совершенно неосуществимой.

Я стояла в центральном холле телецентра на первом этаже и в который уже раз проворачивала в голове возможные варианты, которые помогли бы мне в результате сделаться поэтом-песенником. Вариантов было море — и, как водится, ни одного толкового… А Пална все не шла. Хотя в холле я топталась уже давно.

Ну не задался день.

Прибыв утром в аппаратную, я обнаружила предыдущую смену, полным составом ползавшую на карачках около стойки с усилителями. Оказывается, у них на последнем эфире бросок по питанию [7] был, пульт завис к чертовой матери. Центральная в течение трех минут давала вместо положенных «Новостей» динамическую заставку и злобно материлась по связи, режиссерская бригада впала в кому. Когда же все более или менее наладилось, ведущая занервничала и стала оговариваться через слово, а титры и эффектор вообще так и не заработали до конца программы. В результате у дверей аппаратной собрался целый консилиум — и наше, и творцов начальство. Начальство бурно обсуждало происшествие с целью найти крайнего; старшая предыдущей смены, Нина Васильевна, за звуковым пультом катала объяснительную записку, а пять инженеров вместо того, чтобы спокойно уйти с ночи домой, ползали по папу и передергивали отключившиеся усилки.

— Где смена? — напустилась на меня Нина Васильевна. А что я могла ей ответить?

Хорошо хоть Тема вовремя подъехал, стал эффектор настраивать. А не то всем бы нам нагорело по первое число. За опоздание.

Но гнев Сан Саныча, начальника отдела, нас, слава Богу, миновал. Потому что если кто и опоздал сегодня, так это Татьяна-третья. Она на работе только в два часа дня появилась. Решила выспаться по случаю пятницы. В пятницу у нас немного потише, чем обычно. Но не тут-то было. Татьяну-третью Сан Саныч потом до вечера «на ковре» продержал. «Так ей и надо!» — злорадствовала Пална.

Но наши неприятности все же не закончились настройкой пульта и легкой головомойкой за неявку на рабочее место минута в минуту. Бригаде, пострадавшей от броска по питанию и еще не вышедшей из комы, предстояло провести еще один эфир — в десять часов утра. Ну, они и провели… Перепутали все, что можно было перепутать. Не тот сюжет пустили, перед материалом из Государственной думы дали отбивку «Криминальные новости», президента титровали почему-то министром обороны. Ведущая оговаривалась еще сильнее прежнего и со стыда краснела до корней волос. Пална только знай красный цвет с лица убирала. Регулятор до отказа выкрутила. А в завершение выпуска ассистент не ту кнопку нажал, и бедная девушка вообще стала всех цветов радуги (вернее, спектра).

Инженерской вины в произошедшем не было никакой, это сразу стало очевидно сгрудившемуся в дверях начальству. Но режиссер Наум, самый отвратный и плохо подготовленный режиссер канала, пытался-таки списать свой брак на технику, как говорится, бил себя пяткой в грудь и глупо открещивался от собственных команд, которые, кстати, были записаны на специальную кассету и начальством прослушаны. Всем нам через пятнадцать минут препирательств захотелось если не оторвать Науму руки, так хотя бы обломать веером распущенные пальцы.

Целый час в аппаратной стоял невообразимый галдеж и составлялись новые объяснительные записки. Только трансляция речи президента избавила нас от всех присутствующих. Толпу смыло в коридор, где и продолжилась многоголосая ругань. И в отборном мате, который доносило из коридора, этажей было много больше, чем в здании АСК-1.