Вера Колочкова - Зов Сирены
Горькое наказание за все, за всех. И за тебя в том числе. Очень уж тяжелыми оказались разбросанные мною камушки, Мить. Трудно их собирать. А может, мне уехать, а? Как ты думаешь? Отец вон в Германию к себе зовет.
— Уехать? Этот Глеб тебя преследует, что ли, я не понял?
— Нет, не преследует. Он вообще на меня наплевал. Скорее, это я его преследую. И ненавижу себя за это! И ничего поделать с собой не могу! А ему наплевать, наплевать! Нет, надо точно взять и уехать… Заставить себя уехать.
— Значит, сама от себя сбежать хочешь?
— Да… Да! Правильно, надо сбежать! Чтоб не искушаться больше этой больной любовью, вырвать себя из контекста… Как я измучилась, Мить, если бы ты знал! Ты даже представить себе не можешь, что это такое!
— Ну почему же? Очень даже хорошо себе представляю.
— А, ну да. Извини, забылась. Прости меня, Мить. Правда, прости. Только теперь понимаю, каково тебе со мной было. Как я тебя мучила.
— Не надо, Вика, не вспоминай. Не хочу. Тем более дело прошлое.
— Значит, ты теперь счастлив?.. Это хорошо. А мне надо бежать, бежать… Это правильно, да.
Вика замолчала, глядя рассеянно в глубь аллеи и едва заметно покачивая головой. Потом улыбнулась и повторила зачем-то:
— Значит, ты теперь счастлив?..
Митя промолчал. Зачем твердить одно и то же как попугай — счастлив, счастлив… Да, счастлив! Он всем на свете счастлив! И этим первым снегом, и запахом зимы, и ветром, и пустынной аллеей! И крепким Анюткиным сном на свежем воздухе! И предвкушением вечера! Того самого тихого домашнего вечера, когда они соберутся вместе, когда Кирка с дедом уставятся в телевизор, а мама с Викой будут щебетать на кухне, глядя друг на друга с обожанием. И как всегда, им не хватит времени вдосталь наговориться… А потом Анюта проснется, и все сбегутся на ее младенческий зов. Это счастье? Да, это счастье…
Митя втянул носом воздух, задержал его в себе, будто пытаясь таким образом сохранить внутри послевкусие мимолетного откровения. Потом выудил из кармана мобильник, глянул на время. Однако пора бы…
— Ты ждешь кого-то, да? — тихо спросила Вика.
— Да, жду… — ответил он так же тихо, вглядываясь сквозь снег на противоположную от аллеи сторону улицы. — А впрочем, уже дождался…
И поднял призывно руку, даже на цыпочки от старания встал — я здесь! Впрочем, Кирка и без того давно увидел его, наверное. Стоял у перехода, крепко держа за руку Майку, ждал, когда загорится зеленый. Ага, вот наклонился к Майке, говорит ей что-то, показывая пальцем на светофор. Воспитывает, наверное. Старшим братом себя ощущает. С утра ужасно гордый ходил от полученного ответственного задания — забрать Майку на выходные.
— Ладно, Мить, я пошла… Счастливо тебе.
— Ага, Вик, пока…
Так и не проводил ее взглядом, смотрел, как Майка с Киркой переходят дорогу. Потом все-таки обернулся…
Вика шла по аллее быстро, согнув спину и неловко вывернув локоть, пытаясь отгородиться от назойливых снежинок тыльной стороной ладони. Потом побежала, неуклюже перебирая длинными худыми ногами…
У Мити вдруг мелькнула на долю секунды злорадная мысль — беги, Вика, беги… Давай, пришла твоя очередь. Может, и впрямь убежишь, кто знает… Может, и получится у тебя. Беги…
— Пап! Лови! — Митя обернулся на звонкий Киркин голос.
По плитам аллеи, разметая ботинками легкую снежную поземку, неслась на всех парах Майка, а за ее спиной светилась довольная Киркина рожа. Пришлось быстро сориентироваться, то есть раскинуть руки и подхватить…
— Папочка! А Кирилка меня ругал, папочка! Скажи Кирилке, что я и без него знаю — на красный свет дорогу переходить нельзя!
— Да он тебя не ругал, Майка, что ты… Разве можно ругать такую умную девочку…
— Ура, я умная! Я тебя люблю, папочка!
И — руки замком на шее. И холодная щечка к щеке. И горячее сопение в ухо.
Счастье? А то. Счастье, конечно. Еще какое. Еще одно счастье пискнуло в коляске, просыпаясь. Привет, Анна Дмитриевна! Мы здесь! Все, не кричи, идем домой, к маме.
