Ирина Степановская - Джентльменов нет – и привет Джону Фаулзу!
Вика так и не вышла в кухню. Пульсатилла сама пошла за ней:
– Дочка! Нам нужно поговорить!
«Тебе нужно, а мне не нужно!» – ожидала она услышать в ответ, но, к ее удивлению, именно такого ответа не последовало.
– Нужно – пожалуйста! – с вызовом произнесла Вика и с независимым видом проследовала из комнаты в кухню. Вопрос матери «Чаю налить?» она оставила без ответа. Пульсатилла осторожно начала свою партию:
– Я виделась с Лилией Леонидовной.
Вика ничего не ответила, только презрительно фыркнула.
– Как бы там ни было, доченька, я должна тебе сказать, что ты избрала неверную манеру поведения. Она никуда не может привести, кроме как в тупик.
Вика опять не возразила, продолжала молчать и, казалось, чего-то ждала.
– Я только не понимаю, что вынудило тебя так поступить? – Пульсатилла на самом деле горячо сочувствовала дочери, попавшей в переделку, но одобрить ее поведение никак не могла. Дочь наделала глупостей. Пульсатиллу интересовали мотивы. В них заключался корень зла.
– Что именно тебе не понравилось? – Вика сделала ангельски невинное лицо.
– Ты сказала, будто работаешь проституткой. Я не понимаю, зачем ты это сделала?
– Разве у нас не в почете любой труд?
– Вика! Фу! Ты же умная девочка!
– Но разве ты сама, мама, не проститутка?
– Я? – Пульсатилла с превеликим изумлением уставилась на Вику.
– Ну да. – Вика соблюдала прежнюю невозмутимость. – Чему ты так удивляешься? Разве сегодня ты ночевала дома?
Пульсатилла на миг потеряла дар речи. Потом обрела его снова:
– Во-первых, я ночевала у подруги, а во-вторых…
– Неправда! – Вика бесцеремонно ее перебила. – Ни у какой подруги ты не ночевала. Я позвонила тете Нине, у нее тебя не было, а больше подруг у тебя нет.
– Я – совсем другое дело, – строго сказала Пульсатилла. – Я – взрослая женщина. Мне уже много лет, у меня есть профессия, и я сама зарабатываю себе на хлеб.
– Значит, поэтому ты можешь спать с кем попало? – тоненьким голоском поинтересовалась Вика.
– Что значит «с кем попало»? Я же не беру за это деньги.
– Ну, это твое личное дело. На мой взгляд, это еще хуже. Сколько у тебя было любовников? Я уже и считать перестала. То один, то другой, то какой-то француз… Вчера опять у кого-то была! При этом ты отдаешься всем бесплатно или за угощение, как подзаборная пьянчужка.
– Вика! – Звонкий звук пощечины взорвал воздух. – Думай, негодяйка, что говоришь! Я – твоя мать!
– Ну и что? Тем более, значит, мне есть с кого брать негативный пример!
На нежной щеке дочери расплылось розовое пятно. Пульсатилла же вся покрылась краской. Она подалась к Вике, но та холодно отстранилась от нее. Пульсатилла уже чуть не плакала.
– Вика! Ты не понимаешь меня! Сними с себя на минутку броню! Посмотри на мир моими глазами! Попытайся понять мои мысли, и может быть, тогда ты будешь ко мне добрее!
– А ты меня понимаешь? Ты ко мне добрая? – Как ни крепилась Вика, губы у нее все-таки задрожали, и по щекам покатились предательские слезы. Она стала обеими ладонями, торопясь, вытирать их, чтобы никто, даже родная мать, не смог заподозрить ее в слабости.
– Вика! – Пульсатилла протянула к дочери руки, чтобы поймать непослушницу в крепкие объятия, но Вика упрямо уклонилась. – Вика! – повторила Пульсатилла. – Ну не надо делать вид, что ты хочешь быть похожей на ранних христиан-мучеников и что сейчас злая мать бросит тебя на растерзание диким зверям. Дело того не стоит. Я просто хочу уберечь тебя от новых неприятностей, от очередных неправильных шагов! Для этого ты должна рассказать мне все, что произошло в гостях у Миши. Пойми, у меня больше жизненного опыта, чем у тебя…
– Я и не сомневаюсь в этом, – перебила Пульсатиллу плачущая Вика. – Только что-то твой опыт ничего хорошего тебе не принес!
– Вика! Ну как же ты можешь так говорить! Ведь я же тяну вас двоих…
– Да знаю я это, знаю! Можешь не повторять! – Слезы у Вики высохли, и на лице появилось отчетливое выражение скуки и презрения. – Я тысячу раз уже слышала то, что ты собираешься сейчас сказать: и что нас бросил отец, и что он нам материально не помогал, и что ты ждешь не дождешься, пока мы с Катькой вырастем и сами будем себя кормить. И вот тогда ты наконец вздохнешь свободно и, может быть, тоже устроишь свою личную жизнь! Мне эти разговоры надоели до колик в печенках! Я готова отравиться, обколоться, повеситься, пойти, как ты говоришь, в проститутки, только чтобы больше никогда не слышать твой голос! Эти твои хамские выражения, эти оскорбительные замечания, эти дурацкие вопросы: «Вика, я надеюсь, ты не беременна?»
Пульсатилле показалось, что у дочери сейчас начнутся судороги. Рот ее свело безобразной гримасой. Татьяна чувствовала, что такая же истерика может вполне случиться и у нее самой.
– Вика, если ты сейчас же не прекратишь, я не знаю, что сделаю с тобой или с собой! – тихим голосом сказала Пульсатилла. – Будь ты чуть-чуть взрослее, ты бы поняла, как сильно меня обидела, но сейчас ты этого не понимаешь. Я больше не хочу ничего слышать. Обещай мне только, что этот кошмар с мнимой проституцией не повторится. В противном случае ты навредишь сама себе.
– Я и так уже это делаю.
– Но зачем? – У Пульсатиллы побелело лицо и остро заломило затылок. Она почувствовала, что еще немного – и грохнется в обморок.
– Тебе назло! Чтобы ты от меня отстала! Чтобы не лезла ко мне со своими двуличными поучениями! Как ты сама не видишь, что ты глупа! Мало этого – ты еще и ханжа!
– Я ханжа?
– А разве не ханжество говорить мне, что ночевать у парня в присутствии его родителей неприлично, это может мне повредить? А ночевать у него без родителей – можно! Почему ты думаешь, что Мишка не скажет матери, кто и когда у него ночевал? Если он говорит ей все, абсолютно все! Даже то, на каком месте у него прыщ вскочил!
– Что ж, он делает правильно. Жаль, что ты мне всего не говоришь!
– Значит, ты не заслуживаешь!
Перед Пульсатиллой всплыло холодное и холеное лицо Лилии Леонидовны, ее руки, унизанные дорогими массивными перстнями. Вспомнилось и то, как она говорила о своем муже: «мы думаем», «мы не разрешаем», «мы заботимся»… Лилия Леонидовна всегда жила как за каменной стеной. Она же – Танька-Пульсатилла – последние долгие десять лет крутилась одна. Обида застила ей глаза. Белесый туман заполнил черепную коробку. Она хотела вздохнуть, схватиться руками за стол, но не удержалась и грохнулась на пол. Вика смотрела на нее расширившимися от ужаса глазами и, когда мать упала, с визгом бросилась вон из кухни.
– Катя! Скорее! Мама умерла!
На шум и грохот из комнаты выскочила Катя, подбежала к матери, закричала: «Мамочка!» – стала целовать, обнимать и поднимать Пульсатиллу, будто в одиночку могла осилить тяжесть материнского тела. Вика стояла неподалеку, бледная и холодная, тяжело дыша, сжав зубы и сцепив на груди руки.
