Сесилия Ахерн - Год, когда мы встретились
Он ни за что не заговорит первый, я точно знаю. Ему лучше вот так стоять в неловком молчании, чем завести неловкий разговор. В тех редких случаях, когда папе не удается уклониться от неприятного разговора, он старается свести свои проявления к минимуму. И это очень мешает, если я все же бываю вынуждена обсуждать с ним нечто важное. Я унаследовала от него эту черту. А когда из двоих ни один не хочет поговорить, ситуация более взрывоопасная, чем если оба к этому готовы.
– С Тедом Клиффордом все вышло плохо и неправильно, – вдруг заявляю я.
– У него должно освободиться место финансового директора. Сорок штук в год. Тед хотел поговорить с тобой лично, – со злостью отвечает он. И дело не в том, что я сейчас сказала, он был заранее рассержен. – Вы могли бы все обсудить между собой. Не за столом, а отдельно. Прекрасная должность. Знаешь, сколько народу о такой мечтает?
Я совсем не это имела в виду. Я говорила о том, как он повел себя с Хизер, а не о работе – хотя и эту тему я собиралась затронуть, но чуть позже.
– Я вообще-то о Хизер.
Первый раз за сегодняшний день смотрю ему в лицо и вижу, что он никак не может уловить, о чем я толкую. Наконец до него доходит.
– Я поговорил с Хизер на следующий же день. Мы все прояснили.
– И?
– Что и? И теперь я знаю про систему кругов.
– Теперь знаешь.
– Да. Теперь.
– Ей тридцать четыре года, и мы пользуемся системой кругов уже изрядное время.
Мне бы следовало сказать это громко, но я почему-то тихо мямлю. Не уверена, что он вообще меня расслышал. Надеюсь, что да. В любом случае я на это не способна: спорить, конфликтовать. Тогда я лучше отступлю и сделаю вид, что ничего не произошло. Мое детское «я» боится разгневанного отца, а вот мое «я-подросток», наоборот, бунтует.
– Ты относишься к ней, как будто она не такая, как все. Особенная.
– Нет. Я к ней отношусь ровно так же, как ко всем остальным, и ты бесишься именно из-за этого. А вот ты как раз ведешь себя так, будто она чем-то отличается. Подумай об этом. И уж извини меня, но ты говоришь одно, а делаешь совсем другое. Ты играешь не по тем правилам, которые навязываешь всем остальным. Хотя бы эта система кругов – похоже, для тебя там установлены отдельные правила, не такие, как для всех остальных, потому что все и всякий, кто к тебе приближается, – оранжевые. Нет, Зара, детка, не надо туда залезать.
Он резко обрывает разговор и бежит ей на помощь.
– Это твой дедушка? – спрашивает ее новый дружок, и Зара смеется, точно ничего забавнее в жизни не слыхала.
– Это мой папа!
Зара с папой идут на качели. Она садится на свой конец доски, он – на противоположный, с трудом втискиваясь в маленькое креслице. Когда его конец доски опускается, я вижу пролысину на затылке. Он и впрямь смахивает на ее дедушку.
Меня порядком ошарашило то, что он сказал. Так легко, беззлобно, что можно было бы и вовсе пропустить его слова мимо ушей. Но нет, напротив, обыденность, с которой он это произнес, заставляет меня крепко призадуматься.
Оранжевый круг – самый дальний от Пурпурного личного круга человека, в данном случае меня. За ним только Красный, там посторонние. В Оранжевом – малознакомые люди, с которыми невозможен ни физический, ни эмоциональный контакт.
Все и всякий, кто к тебе приближается, – оранжевые.
Мне хочется крикнуть ему, что это неправда. Беда в том, что я в этом не уверена. Единственный человек, которого я на самом деле готова подпустить близко, – это Хизер. А папу я, безусловно, поместила в Оранжевый круг. Итак, я приехала сюда, чтобы объяснить ему, в чем он неправ… нет, я приехала повидать Зару, но плюс к тому хотела, чтобы он понял – так больше нельзя себя вести, и меньше всего я ожидала, что все обернется подобным образом и мне еще и оправдываться придется.
Круги, круги. Самый широкий – Красный. Некоторые люди навсегда остаются чужими.
Расстроенная, обескураженная, еду обратно домой, к своему саду. Обратно к своим размышлениям. Надо срезать засохшие верхушки. И подготовиться к лету.
Лето
Сезон между весной и осенью. В Северном полушарии длится три месяца, самых теплых в году: июнь, июль и август.
Период наивысшего развития, завершенности и расцвета, предшествующего дальнейшему упадку: лето жизни.
Глава двадцатая
Я люблю июнь, и того, кто с любовью возделывает свой сад, июнь щедро награждает за труды. У каждого сезона и месяца своя красота, но лето – самый богатый и яркий период. Весна полна надежд, лето горделиво в своем великолепии, осень смиренна, а зима готова противостоять унынию. Весна у меня ассоциируется с распахнутыми, огромными и нежными, как у олененка, глазами. Лето – с широко расправленной, гордо выпяченной грудью. Осень – это склоненная голова и легкая ностальгическая улыбка. Зима – покрытые шрамами шишковатые колени и сжатые кулаки, готовые нанести удар.
Июнь принес новые заботы: нужно постоянно все поливать, удобрять и пропалывать не реже чем раз в неделю. А еще цветы в подвесных корзинках, розовые пионы, кремовые розы, многолетники всех цветов радуги и обширный огород, который я разбила под кухонным окном. Это начинание вызвало неподдельный интерес у тебя и детей, вы последовали моему примеру и посадили огненно-красную фасоль, простую фасоль, морковь, брюссельскую капусту и кабачки. Мы соревнуемся, у кого раньше откроются занавески и кто раньше выйдет «в поле». Так и работаем, я у себя на участке, ты у себя, а Мэлони сидят на своей террасе, и он читает ей вслух – после инсульта миссис Мэлони не может не только двигаться и говорить, но и читать. Его донегольский акцент прекрасно подходит к стихам Патрика Каваны, и ветерок доносит до меня отдельные строки, пробираясь сквозь кусты жимолости. Мы с тобой можем часами трудиться, не перебросившись ни словом, но это не мешает ощущению общности. Может, только мне так кажется. Но все равно, приятное чувство. Когда я вижу, что ты пьешь воду из запотевшей бутылки, которую принес из холодильника, то вспоминаю, что и мне неплохо бы промочить горло. Когда распрямляю затекшую спину и вслух сообщаю, что пора бы сделать перерыв на ланч, ты соглашаешься, что да, самое время. Мы едим порознь, но у нас общий распорядок дня. Бывает, я сажусь на скамейку и ем на улице, например летний салат, а ты закусываешь, сидя у себя за столом, который так и стоит перед домом, и мы вроде как вместе, но в то же время не совсем. Утром и вечером мы оба приветственно машем соседу, топ-менеджеру, который арендует дом номер шесть, но он проезжает мимо нас на своей БМВ, игнорируя эти знаки внимания. Поначалу меня его пренебрежение раздражало. Теперь к раздражению примешивается жалость, потому что я точно знаю, что у него в голове. У него нет времени на нас с нашими приземленными мелкими заботами. Он слишком занят. У него в голове важные вещи. Реальные. Отвлеченные.
