Ольга Матвеева - Случайные связи
А потом они допивали свой чай, вставали, сыто и немного лениво вновь направлялись к топчану. И теперь уже любили друг друга неспешно. Нежно. Долго. А потом она шла на цыпочках по грязному полу в ванную. Он задумчиво курил, глядя в потолок, на котором сигаретный дым написал свои причудливые охристые узоры. А потом она уезжала. Он ни разу не предложил ей остаться. Он говорил, что привык спать один и еще не встретил ту женщину, с которой готов разделить целую ночь… Она почему-то не обижалась. В такси она всегда улыбалась.
Однажды воскресным днем, она валялась на топчане, который стал ей уже почти родным, лениво листала глянцевый журнал и краем глаза наблюдала, как художник пишет какой-то безумный натюрморт.
— А научи меня рисовать, — вдруг предложила она.
Он поднял на нее удивленные глаза:
— Зачем тебе это?
— Не знаю, — ответила она задумчиво, — хочется.
— С жиру, что ли бесишься?
— А хоть бы и так?
— Мне бы твои проблемы! Тут людям жрать нечего, а она так заелась, что с тоски рисовать надумала. А тебе никто не говорил, что это все не просто так, что тут таланты кое-какие иметь надобно? Ты что же думаешь, берешь любого бездаря с улицы, обучаешь и вот вам, пожалуйста, новый Шагал или Айвазовский какой-нибудь? А вот фигушки!
— Но попробовать-то ведь можно?
— Ты хоть когда-нибудь рисовала?
— Как все, в школе на уроках.
— А дома?
— Нет.
— И какие оценки у тебя были по рисованию?
— Пятерки. Учительница меня хвалила.
— А тебе самой нравилось рисовать?
— Нравилось, но так, не сильно. То есть, желания этим заняться вне уроков у меня не возникало.
— Значит, дорогуша, это не твое. Поищи себе другое развлечение.
— Ну, можно я хотя бы попробую. Я смотрю на тебя, восхищаюсь и понимаю, что мне недостает в жизни творчества. Этой вот одержимости, этого полета фантазии, этой увлеченности.
— Точно с жиру бесишься, — резюмировал художник. — Ну что с тобой делать, поднимай свою задницу с топчана. Вот тебе лист бумаги, карандаш, садись да рисуй себе.
— А что рисовать?
— Да вон хоть кружку на столе, хоть окно с дохлым кактусом, а я потом посмотрю, стоит с тобой возиться или нет.
Саша очень старалась. Вырисовывала малюсенькими аккуратненькими штришками несчастную кружку с отбитой ручкой. Потом осторожно наносила тени, полутени, растушевывала пальцем, ластиком осветляла блики…
С неимоверным трепетом, как маленькая девочка к любимому учителю, Саша подошла к художнику, сжимая в руках лист со своим рисунком. Он нехотя оторвался от своего холста.
— Ну, показывай, что ты там наваяла. — Саша протянула ему свой рисунок. — У-у-у-у…. Какая каляка-маляка! — он почесал затылок. На его темных волосах осталась желтая краска. Помолчал. Посмотрел на Сашу, которая застыла в ожидании приговора. — Э-э-э-э… Слушай, может, тебе фотографией от скуки заняться, — наконец, сказал он. — На кнопочку нажимаешь, раз, и картинка готова. А к живописи, у тебя способностей нет, абсолютно! Уж извини, ты полный бездарь в этом плане, — он скомкал рисок и швырнул его в урну. Не попал. Саша залилась слезами. Бросилась к двери, торопливо натянула пальто, с трудом, попадая в рукава, обмотала вокруг шеи шарф, надела сапоги и выскочила из квартиры. — Совсем сдурела баба, — пробормотал художник и обмакнул кисть в краску.
А дурная баба тем временем неслась на своей большой машине в магазин бытовой техники — покупать фотоаппарат. Самый дорогой. И плевать ей, что она ничего в этом не понимает и никакой склонности к фотоискусству в себе никогда не подозревала. Она чувствовала себя униженной, будто оскорбили ее в лучших чувствах, будто растоптали ее мечту вместе с самооценкой. И никогда не думала она стать художником, и талантов живописных у нее, вроде, не было, а детская, яростная обида отчего-то возникла. И захотелось ей доказать этому наглецу, непризнанному гению, герою-любовнику, мать его, что она тоже творческий человек, что она тоже кое-что умеет. И на кнопочку нажимать можно виртуозно. Да он еще ей завидовать будет! Она еще покажет этому напыщенному, самовлюбленному болвану, кто из них талантливее!
Самую главную кнопку на новеньком весьма увесистом фотоаппарате удалось обнаружить сразу, однако, на агрегате оказалось еще множество разных кнопочек, предназначение которых Саше было совершенно непонятно. А инструкция — это же целый талмуд, написанный хоть и на русском языке, но каком-то особенном русском, смысл которого надежно, как в сейфе, скрыт за техническими терминами. И зачем она это сделала? Зачем купила эту бандуру? Что теперь с ней делать? Решила фотографом стать! Ха-ха два раза!
Позвонила подружке, у которой была подружка, у которой был приятель или даже бойфренд, который, вроде как, был свадебным фотографом. Или кем-то в этом роде. Через полчаса подружка сообщила, что приятель или даже бойфренд согласен уделить ей два часа своего времени завтра и перевести инструкцию на нормальный русский язык. То есть научить пользоваться фотоаппаратом хотя бы чуть-чуть.
Через два дня Саша уже бродила по городу, проклиная производителей зеркалок за то, что делают такую тяжеленную технику, и бездумно снимала все подряд. Собственную тень на асфальте, бомжей, роющихся в мусорном баке, занятные витрины магазинов, людей, беседующих за окнами кафе, влюбленные парочки, детей, похожих на ангелов, и взрослых демонического склада.
Результатом своих трудов осталась недовольна. Некую искру божью в своих работах она углядела, а вот профессионализма — нет. Навыков — нет. У фотоаппарата столько разных способностей, а использовать она их не умеет. Нужно учиться. Нужно учиться.
Он позвонил однажды вечером, когда стемнело, как обычно.
— Я соскучился, — произнес он глухо и как-то смущенно, — приезжай.
— Извини, я сегодня занята, — ответила она немного раздраженно: он отвлек ее от фотошопа.
— И чем ты занята? — он даже не хамил. Может, и в самом деле соскучился?
— Учусь нажимать на кнопки, раз уж к живописи у меня способностей нет.
— Ты что же, обиделась тогда? Ну, это же глупость несусветная! Ладно бы ты всю жизнь свою на художества положила, а потом пришел бы какой-то дядька и авторитетно заявил: все, что ты сделала — полное дерьмо. А ты же даже и не рисовала никогда. В школе на уроках, это, извини, не считается. Нет у тебя способностей к живописи, и что такого? У миллиардов людей на этой планете нет способностей к рисованию. Зато есть способности к чему-то другому. Ты умеешь делать людей красивыми, а я умею только гадости им говорить. У каждого человека есть таланты, только у всех они разные. Что в этом такого?
