Наташа Апрелева - Посторонним В.
01.00
Расскажу Олафу, другого выхода я не вижу.
«Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел. Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне».[22]
Мой большой недостаток и даже огромная беда – это то, что я не умею вовремя останавливаться. Или вовремя замолчать. Делаю лишнего, говорю лишнего. Знаю, что не надо. Но так все и происходит, и я постоянно становлюсь виноватой на фоне разумных и достойно молчащих мужчин, женщин, даже детей. Мне не стоит даже и начинать. Как вот сейчас.
«Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?»
Надеюсь, у меня будет возможность поступить с этим письмом ровно так, как и со всеми остальными: радостно уничтожить – не доставайся же ты никому. Бред, не думай, что я как-то переоцениваю) значение отправленных мною тебе буковок, но это вообще единственное, что могу сделать, в чем себя проявить или не проявить. Это мой театр, погорелый, мой английский клуб, лестница Якоба,[23] окно в Европу и экспериментальный авиалайнер. Меня реально много в моих письмах, я стараюсь втиснуть, всунуть и плотно утрамбовать в текстовый формат все: интонации, паузы, настроения, вдохи-выдохи, улыбки и кривлянья. Саккумулировать энергию и отправить тебе. Гиперболоид одного моего коллеги, может, слыхал? Я люблю свои письма, а они любят меня, потому что они – это и есть я.
Вся, кроме 48 (в том числе 3 лишних, корова) килограммов мяса, жира и костей, перекрашенных коротких волос, кривого мизинца и писклявого голоска.
И я могу подробно описывать пятиминутное возбуждение с оборачиванием в сверкающее торжествующее пространство и большим знакомым огнем, поднимающимся вверх, вверх, а потом спускающимся вниз, вниз – для того, чтобы ровный ряд значков показался тебе изломанным и смятым и перед глазами все поплыло от сексуального жаркого марева.
«О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы».
Но. Но. Но.
В твоих мыслях никогда не будет меня, и это нормально и правильно по всем нормальным правильным правилам. А я правила уважаю.
Вообще сомневаюсь, был ли ты, есть ли ты на самом деле, реально ли твое существование, ведь все то, через что я прохожу, я прохожу без тебя.
Прости, столько эмоций. Не бери их, не принимай в себя, улыбайся всегда, и я тоже буду.
«Весь ты прекрасен, возлюбленный мой, и пятна нет на тебе!»
18 апреля
22.45
Все утро сегодня с сыном красили пасхальные яйца специальными красками, выбрали желтую, оранжевую и ярко-зеленую, потом наклеивали на них картинки: зайчиков, курочек, барашков и буквы «ХВ», причем я в совершенном отупении размещала узор не поперек яйца, а вдоль. Получилось довольно уродливо, но сын снисходительно утешил: «Ну ладно, мам, не всем же быть художниками!»
Недавно разговорились на работе и обнаружили еще один способ ненавязчиво выяснить возраст собеседника: спросить о предпочтениях в окраске яиц… Я до сих пор предпочитаю крашенные луковой шелухой, это красиво и очень согревает, а вот мои дети считают шелуху морально отсталым способом, как если бы я ходила с двумя корзинами стирать белье на Волгу, пристроившись между прекрасными купальщицами и хмурыми рыбаками.
Дочь утром, собираясь в лицей, радостно приветствовала меня:
– С Пасхой, мамочка!
– Что ты, Лиза, Пасха только завтра, ведь говорится: Светлое воскресенье, а сегодня-то суббота…
– Ну, значит, с наступающей Пасхой, – обиделась дочь. – Ты вечно всем недовольна…
23.00
Поговорила сегодня с Олафом. Долго соображала, как и где это лучше сделать. Это серьезный момент: где и как. Бытие определяет сознание и все такое, и поэтому я стоически молчала все наше путешествие по магазинам и рынкам, сборы на дачу, ожидание приезда старшего Олафовского сына Алешки, все это время с отвращением вспоминала: «Когда Бог создал время, он создал его достаточно»,[24] – и репетировала, репетировала свои реплики, пыталась предугадать ответные.
Разговаривать я решила в бане, Олаф обожает свою баню, он там умиротворен. Плюс он рад видеть там меня, за двенадцать лет нашего брака мы ходили с ним вместе в баню трижды, и два раза странным, причудливым образом выпали на последний месяц.
Устроилась с удовольствием топить печку, какая-то становлюсь огнепоклонница, смотрю на огонь, не могу оторваться. Ребенок Павел и ребенок Алексей притащили дров, раз дрова, два дрова, три дрова, становилось тепло, тепло, даже и горячо, сняла куртку, свитер, осталась в майке и черных джинсах.
Когда дети были маленькими и болели, мы устраивали такой ритуал: писали на небольшой бумаге «Лиза болеет» или «Павлик болеет» и с почестями сжигали ее в пепельнице, все, была болезнь, и нету, нету, видишь? нету, мы ее победили, сожгли, а пепел сейчас развеем в форточку, только завернись в плед, чтобы не продуло, ребенки смотрели на пляшущий в пламени листок, на летящий из окна пепел и веселели, начинали улыбаться, интересоваться игрушками, книжками и даже немного есть.
Сейчас бы я заготовила две записки: «В. болеет», по стандарту, и «Люблю В.» – чтобы была гиря на ноге, и нету, была любовь, и нету, написала бы своей любимой гелевой ручкой «Пилот» на обрывках газеты для растопки, скомкала бы понадежнее и забросила в печь. Бумага бы вспыхнула, раз, два, три – и рассыпалась бы, интегрировалась в общую печкину золу, а мне того и надо.
23.30
Наблюдение за живым огнем метафорично, даже слишком, до оскомины и отвратительной банальности: костер как символ отношений. Трудно разжечь, требуются вспомогательные усилия и материалы: сухие листья, бумага, в отдельных случаях отдельные особи не брезгуют и бензинчиком-керосинчиком, чтобы сразу – пламя до небес. Разжег – а все равно не расслабляйся, подкидывай дровишки, из лесу, вестимо, где кочергой подбодрить, где сухую веточку воткнуть. Где что. А можно еще подуууууть. Много способов, и от происхождения дров зависит многое: длительность горения, качество угля, количество тепла.
Чуть лишнего отвлекся, зачитался американским народным детективом про Ниро Вульфа с его орхидеями, заболтался с фининспектором о поэзии – и любуйся на остывающие сверкающие уголья всех оттенков черного, раздувай заново из искры пламя, развлекайся.
Вот мы вдвоем сидим и подкладываем в наш костер дрова. Я разожгла, большая мастерица, тут есть свои секреты, дорогой, просто ты их не знаешь. Касаемся друг друга бедрами, локтями. Ты – полено, я – полено. Ты – веточку, я – веточку. Хороший огонь, ровный такой, сильный. Пламя гудит, дерево трещит, завораживает. Это тебе не синим цветком горит газ. Эта штука посильнее Фауста Гете будет. Потом ты – поспать, отдохнуть, и я работаю какое-то время за двоих, ну какая разница, кто бревно подбросит, костер-то общий, наш с тобой: раз полено, два полено, раз веточку, два веточку, и еще прутик, и кочергой, и поворошить. И еще притащить со травы двора, дополнительные дрова. И еще. Тяжело. Ничего страшного. Раз полено, два… И кочергой. Мне несложно, одно удовольствие, я сама, сама хочу. Дополнительные дрова неожиданно кончились. Только что целые штабеля громоздились! Нету, нету. Оооооо, нарубить? Напилить? Наколоть? А я смогу? Было бы желание, моя дорогая, сложного тут ничего, ииии-рраз, ииии-два… И три. А говорила, не сможешь. Давай, тащи скорее, надо успеть, а то потухнет, а то погаснет, да пошевеливайся же ты, что, пальцы ободрала? Любимейший ноготок во французской темно-темно-шоколадной эмали сломала? Фигня война, главное маневры, смотри, как радостно бьется в тесной печурке огонь, и на поленьях смола, как слеза.[25] Нет у меня никакой смолы, это сосна плачет, а я березовых, добротных поленьев приготовила, и еще дубовых, особо ценных, и еще вишневых и яблоневых веточек – для аромата, ты же эстет, да? Любишь все красивое? Посмотри, как красиво! Не смотришь? Не хочешь? Надоело бессмысленно пялиться? Да ерунда, я читала в литературе, что живой огонь не может наскучить!.. а тебе – может, да?..
