Оливия Уэдсли - Несмотря ни на что
— Да ничего, ровно ничего, — горячо уверяла она. — Я люблю тебя, только этим одним и полно мое сердце.
Джон все-таки ушел от нее с беспокойством в душе. Потом это беспокойство отодвинулось куда-то вглубь, уступило место радостному возбуждению. Но он не забыл о нем.
Было еще рано — только девять часов. Он приехал на вокзал Ватерлоо и взял билет до маленького поселка, где часто проводил свободные дни.
От станции надо было идти пешком три мили. Дождь перестал, в воздухе носился запах мокрой молодой листвы, медовый аромат дрока и вереска. Стояла такая тишина, что слышно было, как скатывались капли с лепестков, как шуршали, распрямляясь, поникшие под дождем ветви. Порою с дерева сыпались брызги на Джона, живо напоминая ему минуты, когда они стояли с Виолой у открытого окна и дождик сеял на их непокрытые головы.
Джон остановился. Тишина, казалось, льнула к нему со всех сторон. Голоса деревьев, травы, дороги врывались в нее.
Эту ночь он запомнит навеки. Сегодня он отдал свою жизнь в руки Виолы: она может создать или разбить ее. Снова и снова вспоминал он каждую мелочь, каждый жест, — застыв в изумлении перед чудом ее любви к нему.
Виола любит его, будет принадлежать ему, он нужен ей, как и она — ему!
Дрожавшая звездочка замерцала сквозь листья. И здесь было чудо из чудес, которого он до сих пор не замечал по-настоящему: красота усталой, отдыхающей любви. И вдруг ему страстно захотелось, чтобы Виола была сейчас здесь, чтобы можно было ей показать все это, сказать, как она необходима ему. Откуда-то издалека донесся бой башенных часов. Он считал механически: десять, одиннадцать, двенадцать ударов. Полночь. Кончился день. День, в который две их жизни слились в одну. Они с Виолой так много сделают вместе! Она говорила, что он пойдет далеко. Да, рука об руку с нею, ради нее! Бурная радость жизни охватила Джона. Он шел слабо светившейся тропинкой. Ночные бабочки, невидимые во мраке, задевали его лицо, и было похоже на то, будто чьи-то бархатные пальцы касались его. Джон подумал о ресницах Виолы, щекотавших его губы.
Как она сдержанна, стыдлива… Он подумал об этом с мгновенной нежностью.
Занятый своими мыслями, он сбился с дороги и долго брел извилистыми тропинками, пока добрался до маленького постоялого двора, где они с Чипом часто останавливались.
Сонный хозяин впустил его, и через полчаса Джон уже крепко спал в комнатке наверху. А в тот самый час миссис Сэвернейк уезжала с бала домой.
Отчего ей вздумалось ехать на бал в этот вечер? Она даже себе самой не умела объяснить это. Так радостно думать о любимом среди толпы ничего не знающих, равнодушных людей… Как-то живее ощущаешь свою близость к нему.
Но Виолу потянуло на люди еще и потому, что хотелось убежать от мыслей. Она была в смятении, в испуге, немного презирала себя. Все произошло так быстро, все ее аргументы обратились против нее же, и теперь она отдала себя на милость победителя.
Вернувшись, она долго сидела у окна. Что стало с безмятежной ясностью ее души? Если эта ясность и была только кажущейся, была не более, как маской, приросшей к лицу, — все же она гарантировала безопасность. «Теперь же, — думала Виола, — я вошла в царство бурь, и укрыться негде».
Она любила Джона — и пугалась того, что так сильно любит его. Сжав руки, сухими глазами смотрела в темноту. Блаженная лихорадка, рожденная его поцелуями, еще пела в крови, а горькие мысли бежали своей чередой.
«Зачем в нас эта тоска по любви, если надо отрекаться от нее? — спрашивала она себя жалобно. — Отрекаться от того, без чего жизнь теряет весь свой блеск? Разве я виновата, что года проходят? Разве, когда весна прошла, надо отказаться от права на счастье? Если я прогоню Джона, мы оба будем страдать. Если удержу, то обрекаю его на расплату, которая будет ему не под силу. О Боже, как беспощадна жизнь к нам, женщинам!»
Она достаточно долго вращалась в свете, наблюдала людей, чтобы трезво судить об этом кризисе в ее собственной жизни. До сих пор она, если и не осуждала, то и не одобряла женщин, цеплявшихся за молодость и приковывавших к себе чужую, только расцветавшую жизнь. Она относилась к ним, как большинство женщин, — немного жалела, немного конфузилась за них, грустно посмеивалась — и сторонилась с какой-то тревогой.
Но неужели же отречься совсем от романтики жизни? Она красива, богата, занимает видное положение в свете. Она может так много дать Джону. Одного только не может принести в дар ему — но, может быть, он никогда и не заметит отсутствия этого среди даров? Виола вдруг торопливо зажгла все лампы и принялась изучать себя в зеркале. Нет, она принадлежит к типу «неувядаемых». Ни следа не оставили годы на ее красоте. Отчего не рискнуть? Никогда раньше до того часа, когда Джон поцеловал ее, она не придавала особенного значения своей внешности. Было приятно сознавать себя красивой — и только. Она никогда особенно не заботилась о сохранении этой красоты, жила здоровой нормальной жизнью и чувствовала себя молодой.
А теперь… О Боже, но что значат какие-нибудь двенадцать лет разницы? Через десять лет эта разница не будет уж так заметна. А сейчас она не помешает ей удержать Джона.
Она снова вернулась к зеркалу.
— Ну, что же, — сказала она вслух упрямо. — Пускай хотя бы пять лет! Пять лет чудесного счастья, пять лет, которые я буду вспоминать до смерти! Разве я так уж много прошу?
Но беспощадный голос спросил внутри нее: а потом, после пяти лет — что? Им с Джоном нельзя будет разойтись просто, незаметно. Ее знает столько людей. Да и Джон тоже не будет сидеть сложа руки. Он не из числа тех, что всегда остаются в рядах полезных, но незаметных людей. Через пять лет он будет видным человеком. И это очень усложнит положение.
Раздумывая об этом, считая, что эти «пять лет» — предельный срок для пылкой любви Джона, Виола о себе не думала: ей казалось, что она Джона не разлюбит никогда.
«Нет, убегу, вырвусь из этого унизительного тупика. Джон переболеет — и разлюбит, а я тоже попытаюсь пережить. Я не останусь, уеду завтра, много месяцев не буду встречаться с ним. Что за мучение — эта любовь! Отчего не убивают женщин, когда им минет тридцать девять лет? Зачем я не избегала Джона? Надо быть честной с собою: я знала, знала, еще в Броксборо, — и рада была встретить его опять здесь. И была так безмерно глупа: верила, что устою! Держала в руках горячие уголья и думала, что не обожгусь! Что делать? Куда бежать?
Все это так нелепо и мучительно, так банально, — и вместе с тем трагично, и может перевернуть всю жизнь. Уже перевернуло!»
Она не сомкнула глаз всю ночь, переходя от бездумной радости к жуткому ощущению одиночества и готовности «пережить».
