Виктор Ермаков - Святая, смешная, грешная
– Люба знает, что я прилетаю? Ты ей сказал?
– Нет, когда я был в больнице, она ещё не отошла от наркоза. Я не был у неё в палате, но сейчас, я думаю, нас пустят к ней. Надеюсь, она сможет уже говорить.
– Костя, прости, но я хочу зайти к ней в палату одна, не обижайся, хорошо? Так надо.
– Кать, без вопросов, я понимаю. Посижу в коридоре. Если что-то будет нужно, позови, договорились?
Мы остановились возле дверей хирургического отделения, и Костя зашёл внутрь, попросив меня немного подождать. Через несколько минут дверь приоткрылась и я услышала его голос: «Пойдём, доктор ждёт нас».
Длинный коридор, стены светлых тонов, достаточно тихо и чисто. Слева – приоткрытая дверь заведующего отделением. Костя взял меня за руку:
– Проходи, ты ведь хотела поговорить с доктором? Он ждёт, говорит, минут пятнадцать свободен, а потом уходит в операционную.
– Добрый день, произнесла я, не зная, садиться мне или постоять.
Доктор, видя моё замешательство, предложил сесть и тоном человека, привыкшего общаться с посетителями – родственниками или друзьями своих подопечных произнёс:
– Я, так понимаю, Вы подруга Любови Уваровой?
Я мотнула головой:
– Да, подруга. Скажите, доктор, – начала я словами, которые он слышал ежедневно, – а Люба…
Но, видимо, он действительно не располагал временем и поэтому, подняв руку, словно прося слова и внимания, произнёс:
– Выслушайте меня. Сейчас я Вам всё расскажу, а потом, если будут вопросы, вы мне их зададите, хорошо?
Я опять согласно мотнула головой и произнесла:
– Хорошо.
– Больная поступила в наше отделение с закрытой травмой брюшной полости. Срочно сделали УЗИ, диагноз подтвердился, внутри – брюшное кровотечение. Было принято решение произвести спленэктомию, то есть удаление селезёнки. Знаете, что такое лапароскопия? Ну, так вот, сделали небольшие разрезы, и всё. Даже шрамов почти не будет видно, – говорил, словно успокаивая меня, доктор. – Без селезёнки люди живут до глубокой старости, почти забыв, что она у них удалена. Так что Вы не волнуйтесь. Будет Ваша подруга ещё прыгать и скакать.
У него было такое выражение лица, что, казалось, ещё немного – и он договорится до того, что Любке без селезёнки будет даже лучше.
Видимо, опомнившись, что уж очень всё гладко и красиво он мне рассказал, добавил:
– Конечно, нужно будет быть повнимательней к простудным заболеваниям, инфекциям и так далее, но тем не менее повторяю – не смертельно.
– А травма головы? Переломы? Что по этому поводу скажете? – чуть успокоившись, спросила я.
– Весь удар пришелся на левую часть, поэтому основные травмы – слева. Перелом руки, ноги и травма головы. Боковых подушек безопасности в машине не было, поэтому левая часть тела пострадала больше всего. Сейчас у неё на лице синяки, ссадины. Естественно, накладывая швы на голову, мы её побрили, так что советую парик прикупить. Но всё страшное уже позади, а вся отёчность через недельку сойдёт. Мы всё сделали, что было в наших силах. Сейчас нужно только время. С удалением селезёнки всё понятно, обычно два-четыре дня, и мы выписываем пациента. С травмой головы – посмотрим, но, думаю, тоже надолго не задержится у нас. Если желаете, сестра проводит вас к ней в палату, можете поговорить.
– Спасибо, доктор. Да, конечно, я хочу её увидеть.
– Если вопросов больше нет, то я, к сожалению, должен идти готовиться к плановой операции, – сказал он, вставая из-за стола.
Мы вышли в коридор. Он позвал дежурную медсестру и попросил проводить меня в палату к Уваровой.
– Только долго не задерживайтесь у неё, хорошо? – сказал он и удалился быстрым шагом.
Сжав кулаки, а в них и свою волю, я шла по узкому белому коридору вслед за сестрой.
– Вот её палата, – остановились мы у дверей. – Помните, что сказал доктор? Недолго.
– Да, конечно, помню, – тихо произнесла я, смотря на закрытую дверь, не решаясь войти.
Сердце учащённо колотилось. Вспотевшей от волнения ладонью, я открыла дверь.
В маленькой двухместной палате она лежала одна, на кровати у окна. Яркий уличный свет пробивался сквозь неплотные больничные портьеры. От этого белые стены, белые простыни и, словно белый кокон, Любкино тело, казалось, были покрыты снегом. Я медленно, неслышно ступая, сделала шаг к кровати, словно боялась разбудить её. Но ещё больше я боялась заглянуть ей в лицо, встретиться с её глазами… Забинтованная голова лежала на подушке, опухшие с синими подтёками веки закрывали глаза. На жёлтом от потери крови лице – синяки, ссадины, потрескавшиеся губы… Даже не верилось, что это – Любка, всегда улыбающаяся, жизнерадостная тараторка. Вдруг её веки вздрогнули, с трудом открыв маленькие щелочки глаз. Секунду она смотрела перед собой, казалось, ничего не видящим взглядом. Затем веки опустились, а из уголков глаз на подушку побежали тоненькие струйки слез. Сухие губы еле слышно прошептали:
– Это меня Бог наказал.
Я села на край кровати, взяв её ладонь загипсованной до локтя руки. Моё сердце сжалось, а в глазах заблестели слёзы.
– Любочка, да что ты такое говоришь? Ты ни в чём не виновата. Я здесь, с тобой. Всё будет хорошо, мы лучшие подруги, как и были, так ведь? – шептала я, сжимая её ладонь, а у самой их глаз текли слёзы.
– Кать, я виновата перед тобой, – сглатывая с трудом слюну пересохшим горлом, заговорила Люба. – Не знаю, что на меня нашло, – она замолчала, подбирая слова, – но я предала тебя. Я не могу себе этого простить. И Бог меня наказал. Я это заслужила.
– Прекрати сейчас же. Я даю тебе слово, что я забыла уже всё. Ну, с кем не бывает? Сделала что-то, не подумавши. Мы, бабы, все такие, ради кусочка своего счастья теряем голову, делаем ошибки. Давай забудем об этом? Сейчас тебе нужно поскорее выздоравливать, и всё будет хорошо. Я разговаривала с доктором, ничего страшного нет. Говорит, будешь прыгать как коза, забыв даже, что всё это было с тобой.
– Кать, – не открывая по-прежнему глаз, вновь заговорила Люба, – после аварии я очнулась уже в больнице. Несколько раз теряла сознание, потом опять приходила в себя. Вокруг – врачи, уколы, капельница, все суетятся… Я почти не чувствовала боли и не понимала, насколько всё серьёзно. Тогда в голову лезли разные мысли. Боялась остаться на всю жизнь инвалидом, прикованным к кровати, было очень страшно. В эти минуты, я вспоминала только о маме и о тебе. Её нет давно, осталась только ты. Ты – единственная, о ком я думала в те минуты, и ты – единственная, кто, бросив всё, примчалась ко мне. Как я могла так поступить с тобой?
– Люб, тебе и так сейчас несладко, а ты ещё себя накручиваешь из-за всякой ерунды.
– Нет, это не ерунда, Катя, это – предательство.
– Так, всё, Любаня, закончили с этим, я больше не хочу говорить на эту тему. Скажи лучше, чего тебе принести? Чего бы ты хотела?
