Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания
— Что?
— Ты меня слышала.
— Да, но не поняла…
— Шербет — это такси. Сосиски с пюре — деньги, — объясняет он, стараясь не рассмеяться. — Ну, как автомобиль — старый добрый «Читти-Читти. Банг-Банг» — что-то вроде «Пиф-паф, ой-ой-ой».
Я пытаюсь осознать все это.
— Это сленг, — ставит он точку. — Он-то точно понимает, о чем я говорю. — Папа кивает в сторону водителя.
— Он тебя не слышит.
— Почему? Он что, глухой?
— Нет. — Я качаю головой, чувствуя себя ошеломленной и усталой. — Когда красная лампочка не горит, он тебя не слышит.
— Как слуховой аппарат Джо, — говорит папа. Он наклоняется вперед и нажимает на кнопку. — Вы меня слышите? — кричит он.
— Да, приятель. — Водитель смотрит на него в зеркало. — Очень хорошо.
Папа улыбается и снова нажимает на кнопку:
— А теперь?
Ответа нет, водитель бросает на него быстрый взгляд в зеркало заднего вида, озадаченно наморщив лоб и одновременно пытаясь следить за дорогой.
Папа фыркает.
Я прячу лицо в ладонях.
— Мы так с Джо поступаем. — Папа озорно смеется. — Иногда он может проходить целый день, так и не поняв, что мы выключили его слуховой аппарат. Он-то думает, что все молчат. Каждые полчаса он кричит: «Господи! Как же здесь тихо!»
— Папа смеется и снова нажимает на кнопку. — Здорово, папаша, — весело говорит он.
— Привет, Пэдди[10], — отзывается водитель.
Я жду, что папин кулак метнется сквозь щель в разделяющем их стекле. Но этого не происходит. Вместо этого сквозь нее просачивается папин смех.
Молодой водитель изучает в зеркало папино невинное выражение лица, выражение человека с добрыми намерениями, не желающего никого оскорбить, и молча продолжает вести машину.
Я смотрю в сторону, чтобы не смущать папу, но испытываю при этом некоторое самодовольство и ненавижу себя за это. Через некоторое время, на светофоре, папа нажимает на кнопку и, хитро прищурившись, говорит водителю:
— Не обижайся, приятель, просто вот эта особа… — Он кивает на меня. — …ведет себя как веселая старая душка, если вы понимаете, что я имею в виду.
Водитель смеется и останавливается возле нашего отеля. Я рассматриваю его из машины и остаюсь приятно удивленной. Трехзвездочный отель в самом центре города, в десяти минутах пешком от главных театров, Оксфорд-стрит, Пикадилли и Сохо. Достаточно близко, чтобы мы не успели вляпаться в неприятности, возвращаясь в отель. Или, наоборот, слишком близко от них.
Папа вылезает из машины и везет свой чемодан к вертящимся дверям отеля. Я смотрю ему вслед в ожидании сдачи.
Двери вертятся очень быстро, и я вижу, как он топчется, пытаясь рассчитать, когда ему войти. Как собака, боящаяся прыгнуть в холодное море, он делает шажок вперед, замирает, снова резко дергается к двери и останавливается. Наконец он бросается к дверям, и его чемодан застревает снаружи, останавливая двери и блокируя его внутри.
Я не спешу выходить из такси. Слышу, как папа стучит по стеклу двери и вопит: «Помогите!», и, не обращая внимания на крики, спрашиваю у водителя:
— Кстати, как он меня назвал?
— Веселая старая душка? — улыбается он. — Вам вряд ли понравится.
— Все равно скажите, — настаиваю я.
— Это значит задница, — смеется он и уезжает, оставив меня на тротуаре с открытым от удивления ртом.
Я замечаю, что стук прекратился, обернувшись, вижу, что папу наконец освободили, и спешу в отель.
— У меня нет кредитной карты, но я могу дать вам свое слово, — медленно и громко говорит папа женщине за стойкой регистрации. — А мое слово — это моя честь.
— Все в порядке. Вот, пожалуйста. — Я протягиваю карточку.
— Почему в наши дни люди не расплачиваются бумажными деньгами? — вопрошает папа, налегая на стойку. — Современная молодежь вся в долгах, потому что они хотят то, хотят это, но они не хотят работать, и поэтому используют эти пластиковые штучки. Но это не бесплатные деньги, точно вам говорю. — Он решительно кивает. — С такой штукой вы всегда будете должны.
Женщина за стойкой вежливо ему улыбается и продолжает набирать что-то на компьютере.
— Вы будете жить в одном номере? — спрашивает она.
— Да, — с некоторой опаской отвечаю я.
— Два дяди Теда, я надеюсь? — вновь вступает папа. Она непонимающе хмурится.
— Кровати, — тихо говорю я. — Он имеет в виду кровати.
— Да, это односпальные кровати, — подтверждает папа и наклоняется вперед, пытаясь прочитать имя на ее значке. — Бреда, да? Туалет в номере будет? — спрашивает он.
— Да, сэр, во всех наших номерах есть туалеты, — вежливо отвечает она.
— О! — Видно, что на него это произвело впечатление. — Что ж, я надеюсь, у вас работают лифты, потому что я не могу идти по яблокам, у меня Кэдбери барахлит, — продолжает веселиться он.
Я зажмуриваюсь.
— Яблоки и груши — это лестница, а батончик «Кэдбери» — спина, — говорит он тем же голосом, каким рассказывал мне детские стишки, когда я была маленькой девочкой.
— Понимаю, мистер Конвей.
Я беру ключ и направляюсь к лифту, папа ковыляет за мной через фойе. Я нажимаю на кнопку третьего этажа, и двери закрываются.
Номер стандартный, чистый, и меня это устраивает. Наши кровати, на мой взгляд, стоят друг от друга на достаточном расстоянии, есть телевизор и мини-бар, который привлекает внимание папы, пока я наполняю ванну.
— Я бы не отказался от капли штрафа. — Его голова исчезает в мини-баре.
— Ты хочешь сказать вина?
— Нет, бренди.
Наконец я погружаюсь в горячую успокаивающую воду, пена поднимается как взбитые сливки на мороженом.
Мыльные пузыри щекочут нос и покрывают тело, соскальзывают через край и опускаются на пол, где, потрескивая, медленно исчезают. Я ложусь и закрываю глаза… Стук в дверь.
Я не обращаю на него внимания.
Опять стук, на этот раз немного громче.
Я опять не отвечаю.
Бабах! Бабах!
— Что? — кричу я.
— Ой, прости, я думал, что ты там уснула, дорогая.
— Я в ванне.
— Я знаю. Ты там поосторожней. Можешь задремать, сползти под воду и захлебнуться. Так случилось с одной из кузин Амелии. Ты знаешь Амелию? Она иногда навещает Джозефа, живущего дальше по улице. Но теперь она не заходит так часто, как раньше, из-за этого несчастного случая в ванной.
— Папа, я ценю твою заботу, но со мной все в порядке.
— Хорошо. Тишина.
— На самом деле я не это хотел сказать, Грейси. Я хотел узнать, долго ли ты там еще пробудешь.
Я хватаю желтого резинового утенка, стоящего на краю ванной, и душу его.
