Анна Берсенева - Этюды Черни
Отец посмотрел на маму. Она накладывала заплатку на локоть Сергеевой куртки и не смотрела по сторонам. Но улыбнулась, потому что почувствовала этот взгляд.
– Я думаю, искусство не создается с помощью правил, – сказал, не отводя от нее глаз, отец. – Но будет правильно, если художник заложит их в себя с помощью учебы. Так, Ира? – наконец спросил он.
– Будет правильно, если Сережа не станет ввязываться в драки, – ответила мама.
Сергей незаметно улыбнулся. К тому времени, когда происходил этот разговор, он уже понимал, что мама знает в жизни не все. Хотя, конечно, такой красавицы нет на всем белом свете. Но знает – не все, и не все умеет.
Если отец задерживается на службе или уезжает в командировку, то мама не может сама наколоть дрова, хотя все другие женщины в поселке делают это без затруднений. Но, с другой стороны, ведь она не другие, и зачем ей это уметь, зачем спускаться с вершин своей красоты, своей отдельности от окружающей жизни, если у нее есть сын, которому дров в отцовское отсутствие наколоть – раз плюнуть?
Жители поселка военных на дальневосточной границе относились к маме, мягко говоря, без приязни.
– Такая эта Ирка Февралева вся фифа московская, так ей прям ничего не надо! А сама того и гляди мужа у кого хочешь уведет. Да!
Это Сергей услышал однажды от соседки по бараку, в котором они жили. Говорила она это, конечно, не ему, а другой соседке, но и ему без обиняков повторила бы, если бы ей пришло в голову снизойти до мальчишки. Она была ражая, с громовым голосом, от нее вечно пахло потом так, что на пять шагов не подойдешь, и муж у нее был ей под стать. Они казались не мужем и женой, а братом и сестрой и отличались друг от друга, кажется, лишь тем, что у нее не бывало запоев.
То, что эта тетка предполагает, будто мама может испытывать интерес к такому существу, как ее муж, возмутило Сергея до глубины души. Но к тому времени, к четырнадцати своим годам, он уже знал волшебное действие правила «не обращай внимания». Кстати, от мамы он его и знал, она придерживалась этого правила в отношениях с теми людьми, общения с которыми, как ни хочется, не избежать.
Впоследствии, уже во взрослой жизни, следование этому правилу гасило такие пожары, которые с первого взгляда казались Сергею неугасимыми.
Но мама ни о каких пожарах, кажется, не думала. Она просто не обращала внимания на то, как относятся к ней соседки. Отплатить ей за такое безразличие чем-либо существенным они не могли и платили лишь тем, что оставляли ее в абсолютном вакууме. Но поскольку мама была совершенно самодостаточна, то не воспринимала это как что-то досадное, даже наоборот.
В военных городках обычно были хорошие библиотеки, и все время ее жизни, которое не было занято отцом и Сергеем, было занято книгами. Она могла бы в этих библиотеках и работать, но любая работа, пригодная для женщины, была здесь на вес золота и уж точно не для нее предназначалась.
Мама по этому поводу, впрочем, не горевала. Она читала, немного рисовала, она, как ни удивительно при ее утонченности, любила готовить и готовила такие блюда, которых, наверное, и в ресторанах не подавали… В общем, она с легкостью изобретала для себя интересные занятия буквально на пустом месте и передала это умение сыну.
Таким вот незаметным образом его детство, прошедшее в неприглядных, а то и в грубых условиях, прошло тем не менее в такой гармонии, которой многие могли только позавидовать.
Детство закончилось в четырнадцать лет. Не преждевременно, но и не по естественной причине подросткового взросления.
Глава 5
Сергей проснулся перед рассветом от неосознанной тревоги. Осознать ее во сне было невозможно, потому он из сна и вынырнул. В его действиях всегда была логика, даже когда работала одна лишь интуиция.
Окно уже начинало светлеть. За занавеской, разделяющей комнату пополам, слышались негромкие голоса родителей. Сергей сел на кровати.
Вчера отец ездил на объект, находящийся за пределами военного городка, и вечером, когда ложились спать, еще не вернулся. То есть это Сергей ложился спать – мама всегда дожидалась возвращения отца. Он еще смеялся, что это дворянское правило, что крестьянка, мол, обходилась без сантиментов и, вернулся муж или нет, спать ложилась с закатом, потому что ей вставать с рассветом.
Был рассвет, отец вернулся, и они с мамой тихо разговаривали у себя за занавеской.
Еще не прислушавшись толком к их разговору, Сергей понял, что с ним-то и связано чувство тревоги, разбудившее его.
– Прямо сейчас, – сказал отец. – Я уеду прямо сейчас.
– Я думаю, ты должен поговорить с Сережей.
– Поговорю. Позже.
– Почему не сейчас?
– Все объяснения, которые я могу дать сейчас, не для его понимания.
– Скорее не для его ушей.
– Может, и так. Но что это меняет?
– Ты просто боишься, Саша.
– Может, и так, – повторил отец.
Сергей хотел подняться, отодвинуть занавеску, спросить, что происходит… Но странное оцепенение охватило его.
Что-то страшное, небывалое стояло там, за плотной занавеской. Именно стояло, как огромное живое существо, хотя никого, кроме родителей, на той половине комнаты не было.
Сергей лег, закрыл глаза.
«Отец же почему-то не хочет говорить мне сейчас, – медленно, будто в забытьи, подумал он. – А что он не хочет мне говорить? Неважно. Потом скажет».
Ему казалось, что он не спит. Странность его самоощущения была слишком сильна. Он чувствовал себя – свои руки, ноги, голову – отдельно от собственной сущности. Как будто он умер и наблюдает за собой сверху, из того мира, в существование которого не верил.
Но когда он открыл глаза в следующий раз, солнце ярко светило в окно. Часов на десять утра оно светило, не меньше. Было лето, каникулы, поэтому Сергея не будили в школу.
В комнате стояла тишина. Несмотря на веселый солнечный свет, она показалась ему зловещей.
Он вышел на улицу. В бараке жили четыре семьи, и крыльцо каждой комнаты выходило на отдельную сторону.
