Анна Берсенева - Мурка, Маруся Климова
Понятно, что в выборе между силой и слабостью Марусиной сущности в точности соответствовала слабость. Но ей все-таки казалось, что этот выбор не настолько однозначен. Хотя когда Тяпа в сто первый раз отказывалась выполнять придуманный Марусей трюк, то впору было согласиться с опытной Анжелой, а не выдумывать про жизнь то, чего в ней не бывает.
Клоунская реприза, которую Маруся придумала для себя и Тяпы, выглядела так заманчиво, что когда она – правда, без Тяпы – показала ее Сидорову, тот решительно заявил:
– Если получится у тебя, сразу на манеж выйдешь. Я не я буду, если для тебя этого не добьюсь. Зрители над тобой ртом смеяться, глазами плакать будут, а что в сердце, и сами не поймут. Я, Марусенька, таких, как ты, после покойного Лени Енгибарова не видел.
У Маруси тогда сердце замерло от счастья. Неужели ее сравнили с самим Енгибаровым?! Петр Иванович Сидоров и раньше рассказывал ей об этом знаменитом печальном клоуне, но ей и в голову не приходило, что она даже отдаленно может быть на него похожа.
«Дура набитая! – с сердитым отчаянием думала она теперь. – Развесила уши, как Тяпа! А сама только глаза таращить умеешь. Тоже как Тяпа».
Реприза, которую она так неудачно репетировала вот уже вторую неделю, вообще-то была очень проста. Она должна была начинаться в самом конце Анжелиного номера. Маруся с нелепо заколотой множеством разноцветных заколок челкой и в нелепом же мужском костюме – длинные, собирающиеся гармошкой брюки, висящий на плечах пиджак – бродила между дрессированными собачками и поочередно подзывала их к себе, пытаясь погладить. Но собачки не обращали на нее внимания. Тогда Маруся расстилала на манеже большой кусок холщовой ткани, доставала из кармана уголь и, мгновенно перепачкавшись как трубочист, рисовала на этом холсте свою собственную собаку. Собака должна была получиться смешная и нелепая, в точности Растяпа. Маруся специально тренировалась, чтобы она получилась именно такой; она с удивлением обнаружила у себя даже некоторые рисовальные способности. И вот в тот момент, когда она, всхлипывая, гладила нарисованную собачку, словно живую, из-под ткани вдруг появлялась настоящая Тяпа и прыгала Марусе на руки.
Наверное, это в самом деле могло бы выглядеть смешно и, может, даже трогательно. Но Марусе было сейчас не до того, чтобы радоваться эффектному номеру. Он просто не получался у нее, этот номер! Упрямая Тяпа ни за что не хотела ни лежать, распластавшись под холстом, ни тем более вовремя вылезать из сделанной в нем прорези. Она громко и радостно лаяла, когда Маруся должна была незаметно извлечь ее из-под пиджака и накрыть холстом, и лежала тихо, как мышь, когда, по восхитительному Марусиному замыслу, должна была прыгать к ней на руки.
Жизнь была совсем не такая, какой она казалась Марусе. Бестолковость была всего лишь бестолковостью и ничем другим, в ней не было ничего трогательного, она вызывала одно только чувство – досаду.
– Все, Дюймовочка, – сказала Анжела; с легкой руки Рины Кьярини многие цирковые называли Марусю этим прозвищем. – Собаки устали, время наше вышло. Нечего под эту бестолочь манеж занимать. А ты, чем упрямиться, лучше послушай опытного человека: дай ей пинка под зад. С ума ты, что ли, сошла? – возмущенно добавила она. – Ей такие перспективы светят – да ты знаешь, сколько народу каждый год из циркового училища выходит и устроиться толком не может? – ей репризу собственную обещают, и где, в Цирке на Цветном, а она все это какой-то глупой сучке под хвост пустить готова!
– Я... мы... последний раз попробуем, – пробормотала Маруся. – Если опять не получится, тогда, значит...
Что это значит, ей не хотелось ни говорить, ни даже думать. Она с трудом сдерживала слезы.
– Ну, Тяпочка, постарайся, – запихивая собачку к себе за пазуху, шепнула Маруся.
Тяпа лизнула ее в нос и согласно кивнула, поведя большими, как у пустынной лисички-фенека, ушами. Ее круглые карие глаза смотрели совсем по-человечески и даже умнее, чем у большинства людей. Не верилось, что она может не понимать такой простой вещи, как та, которую ее просила понять Маруся!
Верилось или не верилось, но это было именно так.
Тяпу даже не пришлось выманивать из-под холста – дело до этого просто не дошло. Как только Маруся принялась этот холст расстилать, собачка со счастливым лаем выскочила у нее из-за пазухи и запрыгала по пестрому ковру. Маруся бросила холст и, махнув рукой, побрела с манежа в зрительный зал.
– Да ладно, не переживай! – крикнула ей вслед Анжела. – Подберем мы тебе другую псину, свет небось на этой клином не сошелся!
Маруся не ответила и даже не обернулась. Слезы текли по ее лицу, и ей совсем не хотелось, чтобы их увидела Анжела.
Собаки убежали за кулисы, униформисты собрали реквизит. Маруся села в самом темном углу зала и наконец уткнулась лицом в колени. Впервые за всю жизнь она могла бы сделать что-то настолько радостное и живое, что даже сердце замирало. Ей хотелось это сделать, ей ничего не хотелось так сильно, как этого, – и сделать это оказалось невозможно, потому что даже маленькая собачка не воспринимала ее всерьез. Что уж было говорить о людях! Они только и могли, что из жалости обманывать ее несбыточными иллюзиями.
Она не могла себя заставить поднять голову и посмотреть на манеж. Это было первое место в ее жизни, про которое она знала, что может быть на нем счастливой. И это место обмануло ее так же, как обманывала вся прежняя жизнь – обманывала то несуществующей любовью, то такой же несуществующей привязанностью.
Маруся пошевелила пальцем. Наверное, слезы текли из ее глаз так обильно, что щекотали его. Но похожее на щекотку ощущение не исчезло. Она наконец подняла голову и отняла руки от лица.
Тяпа сидела в соседнем кресле и осторожно лизала ей палец. Встретив Марусин взгляд, она заскулила и прыгнула ей на колени.
– Уйди, Тяпочка, – пробормотала Маруся. – Ты же не виновата, что такая уродилась. И... никто не виноват.
Собачка схватила зубами лацкан ее пиджака и настойчиво потянула за него. Потом она отпустила лацкан, спрыгнула на пол и схватила Марусю уже за штанину.
– Ты что? – Маруся поневоле встала, иначе Тяпа, пожалуй, сломала бы себе зубы. – Ты куда?
Собачка отпустила ее штанину и, повизгивая, как будто от какого-то радостного предчувствия, поскакала по высоким ступенькам вниз, к манежу. На ходу она обернулась и взглянула на Марусю своим самым пронзительным, совершенно человеческим взглядом.
Маруся быстро сбежала вслед за Тяпой на манеж. Там, готовясь к репетиции, уже расставляли свои подкидные доски акробаты Андрея Вершинина. Никто не обращал внимания ни на Марусю, ни тем более на Тяпу.
