Ирина Степановская - Вслед за Ремарком
– Я не буду больше пить! Я обещаю, что не буду! Да и во всем доме нет больше ни капли спиртного. Лучше я завтра сам приеду к вам в школу.
– Ленц, не выделывайся, пошли! Нине тоже пора ехать! – Роберт кивнул головой в ее сторону. А та, услышав фамилию «Ленц», замерла.
– Неужели у вас действительно фамилии и имена как в романе?
Роберт довольно улыбнулся:
– Не у всех, но совпадают!
А Ленц вдруг взорвался в истерике:
– Мне надоели твои придумки, осел! Мне надоели твои ненатуральные игры! Там, в Германии, у людей было настоящее горе и настоящая жизнь, там было все по-честному. А у нас все честное закончилось после дембеля, как только мы вернулись сюда.
– Как ты не понимаешь! – тоже что было силы заорал на него Роберт. – Совпадение именно в том, что там тогда было все как у нас. Главное было на войне. А потом одни стали очень богаты, другие буквально умирали от голода и болезней. Там люди тоже жили одним днем, как и мы. Там тоже они не знали, что будут делать завтра и что будет с их страной. И им тоже было на это плевать!
– Ты не понимаешь самого главного, – вдруг тихо, ясно сказал Володя. – Они действительно жили на самом краю, и им уже больше некуда было отступать.
– А мы что, не на самом краю? – Рот Роберта искривился от ярости.
– Какой же у нас с тобой край? – так же тихо сказал ему Ленц. – Человек, обремененный собственностью, на краю быть не может.
«Собственностью! – подумала Нина. – Эту хибару он называет собственностью?»
– У тебя есть квартира, машина, работа. У Михалыча есть семья, и он не живет в меблированных комнатах. Да, он говорит, что ему не хватает денег на то, чтобы прокормить детей и жену – так это не тот голод, который пришлось пережить нашим предкам в войнах, тюрьмах и революциях. Когда теперь мы говорим, что буквально голодаем, в большинстве случаев это означает, что у нас не хватает денег, чтобы покупать деликатесы каждый день.
– Три товарища тоже не пухли от голода, – тихо вставила Нина. – Насколько я помню, они весьма сытно обедали в ресторанах.
Роберт посмотрел на нее с одобрением.
– Они обедали в ресторанах, но только не знали, смогут ли они поесть где-нибудь в следующий раз. И не знали, будут ли спать под крышей. У них ведь не было ничего по сути – ни домов, ни квартир, ни дач, никакой недвижимости, кроме машины, которая принадлежала лишь одному из них. Разве их можно сравнивать с нами, особенно с теми, кто живет здесь, в Москве? Не подумайте, что я осуждаю благополучие, – заметил Ленц. – Просто не люблю, когда черное называют белым и приводят всякие глупые сравнения. Мы сами измельчали. Мы с гоголевских времен, а может, и еще раньше все делаем шаляй-валяй, а если что-то не удается изменить, говорим, что плетью обуха не перешибешь. Мы любим от всего держаться подальше. Мы знаем, что бесполезно искать справедливости, но ее и не может быть в принципе, потому что за справедливость надо бороться, а никто не хочет потерять свой крохотный, нажитый с таким трудом маленький рай – уютные квартирки, набитые холодильнички, хорошенькие машинки. И мы все чаще благодарим Бога за то, что живем, едим, пьем и имеем эти уютные квартирки, холодильнички, машинки. И нам кажется, что мы счастливы, потому что мы подменили понятие счастья понятием благополучного, в чем-то скотского проживания жизни.
– Я вижу, что наконец-то прозрел и ты! – заметил Роберт.
– Прозрел! – горько ухмыльнулся Ленц. – Я и не был слеп. Но я не вижу выхода.
– Разве люди после всех мытарств, после войн, после болезней, после всяческих экономических пертурбаций не заслуживают покоя? – спросил из коридора уже надевший куртку Михалыч.
– Мы все имеем право на ту жизнь, какую считаем счастливой. Каждый – на свою, – сказал ему Ленц. – Только не надо путать свою борьбу за бутерброды с икрой с чужой борьбой за простое выживание.
– Ладно, ненавистник икры! Закрывай дом, и поехали! Галке вечером еще изложишь свою точку зрения. – Михалыч засунул кое-какие вещи Володи в просторную сумку, проверил, выключен ли свет, догорели ли угли в печке, и, несмотря на его уже, впрочем, вялые протесты, обнял за плечи и повел к своей машине.
Роберт закрыл за ними дверь, аккуратно запер ворота и кинул ключи Михалычу в открытое окно.
– Увидимся завтра!
– Ужасно было бы думать, что он останется здесь один, после того как мы разъедемся по своим теплым квартирам, – сказала Нина, когда они вслед за Михалычем вырулили на широкую дорогу.
Михалыч посигналил им на прощание и резво на своей «Волге» ушел вперед. Роберт же подрулил к обочине.
– Вылезай, – сказал он. – Поедешь сама.
– Но как же, темно… – неуверенно произнесла Нина.
– Во-первых, я все-таки порядочно выпил, а во-вторых, езду за городом в темноте мы еще не проходили. – Роберт стоял и ждал, когда можно будет закрыть за Ниной дверцу.
«На самом деле он выпил не много, – подумала она. – Наверное, действительно хочет, чтобы я поучилась водить». Ей стала приятна эта мысль, и, не мешкая больше, она поскорее села за руль.
Что творилось у нее на кухне! Нине показалось, что ее не было дома не несколько часов, а минимум неделю. То есть постоянно и много работающие люди такой беспорядок считают маленьким, обычным неудобством, ликвидировать которое можно за час. Но для Нины, у которой все всегда лежало на своих местах и каждая кухонная вещица сияла чистотой, наблюдавшееся везде безобразие – обрывки бумаги и колбасной кожуры, какие-то крошки, разбросанные куски хлеба, лужица пролитого чая, вонючая и изгаженная сковорода, яичные скорлупки, грудой наваленные на столе (одно разбитое яйцо лежало на полу прямо посреди дороги, и Нина несколько секунд тупо смотрела на прозрачный белок, вытекший из скорлупы), – означало чуть ли не вселенскую катастрофу.
«Что здесь было? – подумала Нина и, аккуратно переступив через яичную скорлупу, осмотрелась в поисках записки. Естественно, никакой записки нигде не наблюдалось – не в характере Кирилла было браться за ручку, чтобы предупредить жену. Его самого дома не было тоже. – Но где же он сам? – спросила она себя и машинально посмотрела на часы. Они показывали девять вечера. – Да… – подумала она. – Пока я пилила на машине в темноте, прошло часа два с половиной, не меньше».
Ее вдруг пронзила мелкая противная дрожь. «Вот так жена! – Возле виска забилась тонкая жилка. – Ушла на занятие к одиннадцати утра, а вернулась в девять вечера. Красота!»
Зазвонил телефон. Она опять переступила через разбитое яйцо и взяла трубку.
– Деточка! – раздался встревоженный голос свекрови. – Мы счастливы, что ты наконец нашлась! А то мой бедный сын не знал, что и думать!
