Ирина Степановская - Джентльменов нет – и привет Джону Фаулзу!
– Вика на курсе считается одной из лучших студенток, – заметила секретарь.
«Наверняка передаст Вике, что я приходила, – подумала Пульсатилла, – ну и ладно. Главное, что я выяснила: Вика не бросила институт, все остальное – чепуха. Конечно, никакой проституткой она нигде не работает. Надо быть полной идиоткой, чтобы в это поверить. Однако теперь настали такие времена – никто не знает, что придет в голову этой молодой особе в следующий момент. Надо постараться выяснить, что же все-таки произошло там, в гостях? Но как это лучше сделать?»
На работу Пульсатилла приехала к часу дня, благо по телефону договорилась поменяться уроками с двумя коллегами. Татьяна была так счастлива оттого, что Вика вопреки наговорам все-таки училась в институте, что ее даже спросили, отчего это она так сияет.
– Ох, девчонки, могу только сказать, что правы те, кто утверждает: самое большое счастье – в детях! – загадочно ответила Пульсатилла (все участницы разговора, кроме нее, приближались к пенсионному возрасту) и убежала вести урок. «Девчонки» же захихикали, переглядываясь, так как пылкость и любвеобильность коллеги ни для кого не были секретом, и тоже разошлись по своим делам.
Однако к вечеру, по мере приближения ответственного разговора с Викой, Татьяну стали одолевать сомнения и беспокойство, и домой она явилась необычайно робкой, тихой и, как показалось дочерям, очень уставшей.
– Вы ели? – задала она, входя в их комнату, обычный для всех матерей на свете вопрос.
– Ели, – ответила младшая, Катя, озаряя мать чудесной, полудетской еще улыбкой. Вика промолчала.
– А что вы ели?
– Что бог пошлет! – Вика, сидевшая с ногами на своей постели, презрительно скривила губы.
– Макароны варили. – Катя кинула вопросительный взгляд на сестру: чего это она взъелась?
– Мне не оставили? – Пульсатилла проголодалась, но не обиделась бы, если бы и не оставили.
– Оставили, конечно! – Катя соскучилась по матери. Она подошла и потерлась плечом о ее бок.
– Пойдемте попьем чайку? Я по дороге купила пряники и пачку масла.
– Лучше бы хлеба купила, – пробурчала с кровати Вика. – Дома хлеба второй день нет ни крошки!
– Но ты же могла сама купить! – растерялась Пульсатилла.
– А деньги? Позавчера еще кончились! – Вика демонстративно легла на постель и отвернулась к стене.
– Как это кончились? – Пульсатилла разозлилась. – Я же не беру у тебя твою стипендию! У тебя должны быть деньги! Хлеба-то могла бы купить!
– Стипендия тоже кончилась! Не такая она у меня большая! – донеслось с кровати.
Пульсатилла знала, что Вика довольно бережливо относится к своим деньгам.
– Не на проститутские ли тряпки ты ее потратила, чтобы произвести фурор на публике? – ядовито поинтересовалась она. Дочь подняла с подушки голову и посмотрела на мать таким взглядом, что Пульсатилле показалось: дай сейчас этой девчонке волю, она мать убьет, не поморщится!
– С чего это ты взяла такую ерунду?! – наконец произнесла Вика и опять с презрением отвернулась.
– Знаю, раз взяла! – Пульсатилла уже готова была приступить к серьезному разговору, чтобы не дать Вике опомниться и перехватить инициативу, но младшая дочь вдруг обхватила ее за бока.
– Ну, мамочка, пойдем! Я так соскучилась, я хочу чаю с пряниками и сгущенкой! Сгущенка хоть у нас есть?
– Пойди посмотри в холодильнике под окном, – сказала ей Пульсатилла, а когда Катя убежала, низко наклонилась к Викиному уху и прошептала: – Имей в виду, мне все известно, сопротивление бесполезно! Лучше пошли пить чай, а поговорим после!
Но Вика, как она и предполагала, сразу сдаваться не собиралась и виду, что слышала материны слова, тоже не подала. Даже не хмыкнула в ответ – как лежала колодой, так и осталась лежать.
«Значит, дело тут тем более сложное! – решила Пульсатилла. – Но ничего не попишешь, все равно придется выяснить. И чем скорее, тем лучше». Она оставила Вику на время и отправилась в кухню пить с младшей дочерью чай.
Настя на следующий день проснулась невыспавшейся, голодной и злой. Воспоминания о приключениях, выпавших на ее долю накануне вечером, улучшить ее самочувствие никак не могли.
– Выглядеть стала как Баба-яга! – с досадой констатировала она, посмотревшись в карманное зеркальце. – И ничего удивительного – бегать целый вечер под дождем, разыскивая неверного любовника; потом, не дождавшись его, до середины ночи проливать слезы в бессилии что-либо изменить; потом заснуть и быть разбуженной неожиданным приходом обманщика. Она сделала вид, что ничего не случилось, будто она действительно рада, что он все-таки пришел к ней, а не остался ночевать у соперницы; положила на видное место сверток с деньгами, которые все-таки подобрала там, под окном его работы, хотя, если честно, с этим свертком так трудно было расстаться! И это бесконечное заклинание, которое уже порядком надоело ей самой: «Я-то тебя больше жизни люблю, а вот любит ли ОНА – еще неизвестно!» И наконец, созерцание возлюбленного, заснувшего через две минуты после того, как он лег, сразу повернувшись к ней спиной, – да, это выдержать с честью могла бы не каждая женщина, хотя, как Настя подозревала, многим доводилось попробовать этого счастья. Где уж тут было выглядеть хорошо? Однако, бодрствуя рядом со спящим Юрой, Настя для себя твердо решила: она сделает все, чтобы добиться своего. Она будет сидеть в его квартире хоть всю жизнь и не двинется с места. Не станет же он выгонять ее с милицией? Что Нина была любовницей Юры – сомнений не оставалось. А иначе с чего бы ему так измениться к ней, Насте? Она в раздражении и смятении не учла, что перемены в Юрином поведении произошли гораздо раньше, чем он устроился на дополнительную работу по ее же, Настиной, рекомендации. Она во всем винила воображаемую соперницу. Но после того как увидела Нину – даже растерялась. В той не было ничего особенного! Вот загадка! Почему же Юра выбрал ту женщину, а не ее – Настю? В чем между ними разница? Все женщины в принципе одинаковы – так считала она, но в этом одновременно была и права, и ошибалась. Все женщины одинаковы, но у каждой свои манеры, привычки, взгляды на жизнь…
«Подумаешь, разница!» – утешала себя Настя. Все бабы в определенном смысле хотят одного! Чтобы не пил, не изменял, любил и приносил домой побольше денег! Никакое воспитание и привычки ничего изменить не могут! Любовницы могут быть разными внешне, после блондинки – брюнетки, потом рыжие, или наоборот, но сущность всех любовниц одна: каждая хочет перетянуть мужика на свою сторону! С чего бы это ей, Насте, сдавать свои позиции? Сколько раз она наблюдала: какой-нибудь знакомый разойдется с женой, потом, глядишь, снова женится на похожей женщине, даже, может быть, в чем-то и худшей, чем прежняя, но все равно такого же типа. То, что Юра упорно вел свою линию в том, что не хочет жениться именно на ней, Настю обижало и разочаровывало, но все-таки у нее оставалась надежда на положительный исход дела. И с появлением в Юриной жизни Нины Настя смириться никак не могла. Мужчины полные идиоты! Видите ли, на ней, Насте, он жениться не хочет, а вдруг на той, новой, женщине захочет! С какой же стати?! Какая несправедливость! Какая обида! Ведь Настя провела несколько лет в неопределенности, без всех тех благ, которые составляли для нее сущность счастья! Правда, сам Юра от этого не страдал, но зато страдала она! И вот теперь, в самом преддверии победы, потерпеть фиаско! Нет, она должна сделать все, чтобы разрушить их отношения с Ниной! Пустить в ход хитрость, которую Настя называла житейской мудростью, если надо – обмануть, если необходимо – кого-нибудь подставить. Для победы все средства хороши. И если бы кто-нибудь вдруг поинтересовался у Насти, зачем ей так нужен Юра, человек на нее совершенно непохожий, более того, с противоположными жизненными принципами, она ответила бы не задумываясь: «Нужен, и все!»
