Мэтт Пенья - 12 историй о настоящей любви (сборник)
В голове все поплыло. Вплетаясь пальцами ему в волосы, я прижала его к стене. Он ловил ртом воздух, а я, притягивая его губы к своим, понятия не имела, что творю.
Потом Ахмет сменил плейлист на более громкий, безумный и полуночный, и мы снова пустились в пляс. Мы танцевали и пили, пили и танцевали, пока музыка не закончилась, а Ахмет не уснул под столом, обнимая Гризельду.
В пять утра я очнулась на улице, скрючившись на стуле и кутаясь в побитое молью шерстяное пальто из бабушкиного чулана. Солнце начало согревать замерзший горизонт, его луч упал в стоящий на столе бокал коричного шнапса, и на просвет он стал такого же цвета, как нос олененка Рудольфа.
Иоаким курил табак из луговых трав. Он нашел где-то бутылочку с мыльными пузырями, и теперь наполнял дымом хрупкие переливающиеся шары и улыбался, глядя, как они уплывают навстречу рассвету.
Он был так красив, что это даже раздражало. Мне всегда нравились обычные парни: плотные и долговязые, с плохими стрижками и едва пробившимися усиками, с кривыми зубами и прыщавой кожей. Наверно, никто в это не поверит, но неприкрытая сексуальность Иоакима меня как-то смущала. Он был как картина, которую хочется сжечь, чтобы только перестать на нее пялиться. Медно-золотые волосы и медно-золотые глаза. Вьющиеся волосы. Он выглядел, как экспонат в музее, на который можно смотреть, но прикоснуться к нему нельзя.
Я помнила медленное движение наших теплых губ.
– Почему Иоаким? – спросила я.
Он посмотрел на меня немного пьяным и слегка озадаченным взглядом. Я обрадовалась, что, кем бы он ни был и как бы ни выглядел, он тоже мог напиться в хлам на Новый год.
– Я имею в виду твое имя, – пояснила я.
Он рассмеялся, откинув голову.
– Ты же заключила договор со вселенной, помнишь?
От этих слов по спине у меня пробежала дрожь. Я даже не помнила, что именно я сказала или обещала, но я знала, что сделала это.
– И вселенная меня услышала?
– Не-а. – Мыльный пузырь у него над головой лопнул, создав сверхновую звезду из дыма, которую тут же развеяло ветром. – Зато я услышал. Многие существа слышат такие опрометчивые предложения.
– И что ты хочешь?.. – я застыла в тревоге, пытаясь собраться с мыслями, хотя они и были затуманены алкоголем.
Иоаким помотал головой, легкомысленно улыбаясь.
– Ничего. Просто вспомнил это имя, когда увидел тебя в День Крампуса. У нас, в отличие от вас, нет постоянных имен. Исидора и Гризельду по-разному называли раньше, по-разному будут называть и впредь. Имена к нам почему-то не пристают. Но мне нравится, как звучит «Иоаким», и я знаю, что тебе это тоже нравится.
Я попыталась представить, как имя сползает с меня, будто ему не за что зацепиться. Это казалось неправильным, как будто теряешь свою тень. Я всегда была Ханной и не могла представить, как это – не быть ею.
– Почему ты вообще там появился?
– На Дне Крампуса? – он рассмеялся и ответил низким гортанным голосом: – Хотел побыть среди людей в своем настоящем обличье. Замечательная выходка, тебе так не кажется?
– О, да. Определенно.
Я отпила из бокала. На вкус напиток был похож на густой сироп из топленых коричных сердечек. Интересно, кто его принес? Интересно, почему я решила выпить его? – подумала я, делая еще глоток.
– С меня подарок, – произнес Иоаким, нарушая тишину. – Гризельда свой уже вручила, Исидор тоже. Теперь моя очередь. Просто скажи, чего ты хочешь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы осуществить его.
Его предложение меня рассмешило.
– Я рада, что вы пришли. И превращения Рота в осла было более чем достаточно.
– Мой народ часто умоляют об одолжениях, но редко приглашают принять участие в празднике, – в словах Иоакима слышалась скрытая усмешка, будто он был серьезен лишь наполовину. – Позволь мне сделать тебе подарок в обмен на такой радушный прием.
– Ладно, – сказала я, отступая и оглядываясь на трейлер. Оттуда доносилась тихая музыка, люди сновали туда-сюда. Похоже, у них открылось второе дыхание. Значит, вскоре кто-нибудь выйдет на улицу и затянет нас обратно в пучину пост-поствечеринки. А потом я рухну на бабушкину кровать вместе со всеми, кто на ней поместится. Вот-вот наступит утро, а я откуда-то твердо знала, что Иоаким, Гризельда и Исидор исчезнут с первыми лучами света подобно тому, как роса испаряется на солнце.
– Ладно. Вот чего я хочу: никогда не забывать о том, что в мире есть волшебство. Хочу всегда помнить о сегодняшней ночи.
На губах Иоакима зазмеилась улыбка. Склонившись надо мной, он вдавил сигарету в массивную стеклянную пепельницу и прижал губы к моему лбу. От него пахло горелой травой.
– Обещаю, – прошептал он, обжигая губами мою кожу.
Честно говоря, в тот момент я не была трезвой. Ни капельки. И все же именно тогда я решила, что раз уж волшебство существует; раз уж Иоаким возник просто потому, что я этого захотела; раз уж мне хватило двухсот баксов и решимости, чтобы устроить эту вечеринку… Значит, пожалуй, я заблуждалась насчет того, что не предназначено для меня и никогда моим не будет. Возможно, стоит мечтать о большем. Возможно, я смогу получить все, что захочу.
Первый рассвет нового года загорался на горизонте, и я решила изменить мир силой своих желаний.
Гейл Форман
Что же ты наделала, Софи Рот?
Софи поступила в Университет Задрипанвилля пятнадцать недель назад, и за это время успела уже не меньше дюжины раз мысленно воскликнуть: «Что же ты наделала, Софи Рот?» Впервые это произошло, когда мама высадила ее у дверей общежития – кирпичного дома, увитого плющом, как и обещали в каталоге. Мотор машины, взятой напрокат, еще не успел заглохнуть, а Софи уже догадалась, что мысль об учебе в деревенском колледже в самом в центре страны – это не пастораль, как она расписывала друзьям в Бруклине, – а нечто настолько незнакомое и чуждое, как если бы она вдруг решила подать документы в Университет Бейрута. Вместе с ощущением тяжести в животе наконец наступило прозрение. Хотя какое там прозрение, когда все и так очевидно. И для друзей Софи, которых это решение озадачило, и для ее матери, которую оно ничуть не удивило.
Втаскивая чемоданы в общежитие, Софи старалась не выдать свои истинные чувства, чтобы не расстраивать маму. Ведь Софи отправилась в Университет Задрипанвилля вовсе не из-за пасторального пейзажа.
Второй молчаливый возглас «Что же ты наделала, Софи Рот?» раздался позже в те же выходные, когда она знакомилась с соседками по общежитию. Девушки были милые, симпатичные, радушные. Но в первый же вечер (посиделки с пивом и пиццей, корка толщиной с большой палец) Софи пришлось произнести «я шучу» раз шесть, не меньше. Так продолжалось до тех пор, пока она не поняла, что сарказм – нечто вроде диалекта, который доступен далеко не всем. «Ты такая городская», – то и дело говорила одна из Кейтлин (их тут было трое). И Софи никак не могла понять, пытаются ее обидеть или нет?
