Лариса Кондрашова - Шоу для завистницы
— А мне показалось, до старости им далеко.
Он пожимает плечами.
— Дай Бог мне дожить до их возраста.
— А сколько тебе лет? — просто так спрашиваю я.
— На два года больше, чем тебе, — признается он. Переключает телевизор на музыкальный канал и протягивает ко мне руку. — Пойдем потанцуем?
Наверное, не стоило этого делать, потому что вечер сразу разламывается на две половины: до того, как мы прикоснулись друг к другу в танце, и после того, как прикоснулись.
Потому что… Какие там разговоры, свечи, музыка, все исчезает, кроме одного: нетерпения, с которым мы срываем друг с друга одежду.
Не разжимая объятий, движемся к спальне, одновременно сбрасываем покрывало с кровати. Кажется, оно падает на пол.
Нетерпение подстегивает нас. Даже на предварительные ласки не остается времени. Потом мир взрывается, чтобы разлететься на кусочки.
Мы лежим в изнеможении. Даже странно, что в таком взрыве оба не сгорели.
Я медленно сползаю с кровати и говорю:
— Минуточку подожди, я сейчас вернусь.
На обратном пути из ванной я сталкиваюсь с ним, бредущим туда же. На минутку мы прислоняемся друг к другу.
— Ты, может, не поверишь, — через некоторое время говорит он, удобно пристраивая мою голову на своем плече, — но до сегодняшнего дня я ни разу не изменял своей жене.
— Почему не поверю, поверю.
Я не понимаю, что со мной происходит, но я вдруг оказываюсь как бы вне этого мира. По крайней мере сейчас меня не волнует такое чувство, как ревность. Или осознание того, что меня никогда не будет в той его жизни.
Сергей еще ничего не сказал, но я догадываюсь, что он не оставит мне своего телефона, не попросит звонить, он уйдет, чтобы никогда не возвращаться, но то, что есть между нами сейчас, никуда не уйдет. Мы разделим этот большой свет, вспыхнувший между нами, на два поменьше и поместим каждый — в свою грудь. Там он будет гореть всегда, пусть мы пойдем каждый своим путем…
Мы не спим всю ночь. Исступленная страсть уступает место тихой нежности, когда восторг дает прикосновение, нехитрая ласка, когда хочется лежать и молчать, обнявшись. Или говорить шепотом, словно кто-то может нас подслушать.
— Знаешь, — шепчет мне Сережа, — я считал, что обойден судьбой.
— В каком смысле? — хихикаю я.
— Да не в том, глупенькая! — Он легонько хлопает меня пониже спины. — Я думал, что страсть — это не мой удел. Что я никогда не могу потерять голову от любви. Забыться. Себя не помнить, надо же!.. Теперь я понимаю, почему порой сгорали на работе великие разведчики… А ты? Ты любила когда-нибудь?
— Любила.
Я могла бы не говорить, но в этот момент что-то темное просыпается во мне. Хочется сделать ему больно, как делает он, говоря, что между нами никогда и ничего больше не будет. Он думает, будто любовью можно управлять, но эта самоуверенность еще ему аукнется.
— Своего бывшего мужа, — все же уточняю я.
И едва не выбалтываю: у тебя его глаза! Но это уже будет слишком.
— А… Тогда понятно, почему ты бросилась защищать его родителей. Но он-то сам не слишком горевал о тебе.
Он тоже бьет меня под дых. Что ж, как аукнется, так и откликнется. Я только пожимаю плечами. И как бы смягчаю свою оговорку:
— Это было давно, а мне — всего девятнадцать лет.
— Всего! Как будто с той поры прошла целая жизнь.
А она и прошла. Целая жизнь. Без него. Без любви. В борьбе за существование. Она и сейчас продолжается, эта борьба.
Я тихонько трогаю свои вспухшие губы. С юности так исступленно не целовалась!
— Видел бы меня кто-то из коллег! — посмеивается Сережа. Он потихоньку наблюдает за мной. — Не поверили бы. У меня знаешь, какая кличка?
— Какая?
— Ни за что не угадаешь!
— Сейчас попробую. Ледяной зуб. Холодный клык. Морозный Боб.
— Почему — Боб? — удивляется он.
Я болтала все, что придет на ум, и не успела даже придумать почему.
— Ну не знаю, может, ты хорошо знаешь английский язык!
— Ах ты вон как! Морозный клык! Ледяной Боб! Ну погоди.
Он переворачивает меня на живот и начинает шутливо покусывать спину.
— Сейчас я тебя съем!
Кусает мочку уха, шею… Меня опять обдает жаром. Я пытаюсь вывернуть голову, чтобы впиться в него губами, и все начинается сначала.
Кажется, часов в шесть утра мы ненадолго проваливаемся в сон.
Утром к десяти ему в аэропорт. Перед сном, когда я еще что-то соображала, предложила:
— Давай позвоним дежурной, чтобы разбудила тебя в половине восьмого.
— Незачем звонить, — бормочет он сквозь сон. — Я сам проснусь.
И в самом деле просыпается:
— Аня, вставай, пора собираться. — Он трясет меня за плечо, уже выбритый и в наброшенной на плечи рубашке.
Я с трудом продираю глаза и декламирую:
Левый глаз сумел открыться,
Правый пробовал — не смог.
Может быть, на нем ресницы
Завязались в узелок?
Он смеется:
— У тебя что, на всякий жизненный случай есть стихи?
— А как же, я ведь каждый день читаю их своему сыну.
Сергей несколько мгновений смотрит на меня, а потом спохватывается:
— Ты успеешь даже выпить чашечку кофе, я заказал в номер.
Он свеж и бодр как огурчик, а вот я точно квашня. Неужели уже старею?
Но я тоже умею быстро одеваться. Выпить кофе можно и в офисе, у меня все для этого имеется.
Несколько секунд, полностью собравшиеся, мы стоим на пороге номера.
— Я еще приеду, на следующей неделе.
Он говорит куда-то в пустоту. Как же так? Разве недавно он не утверждал, будто между нами больше ничего и никогда не будет? Вот только зачем, уж во всяком случае, я не стала бы его разыскивать. Теперь что же, он передумал? Но я вовсе не согласна на ту роль, которую он собирается мне отвести. Жить ожиданием встречи с ним? Да ни за что! Спасибо, болели, знаем!
— Нет, — твердо отвечаю я на этот его призыв. Сергей вовсе не хозяин положения, как ему, наверное, кажется. Уж если на чем прокалывались его коллеги по цеху, то скорее всего не из-за неземной страсти, а всего лишь из-за незнания женской психологии.
Я знаю одну женщину у нас на кафедре, которая изредка встречалась с одним мужчиной, лет пятнадцать подряд, да так и не вышла замуж.
— Мы же договорились.
— Договорились, — бесцветно соглашается он.
Сергей не знает, какие муки ему еще предстоят. Это я, нечто подобное пережив, могу предвидеть, а он надеется на свою силу. Небось на мое «нет» он мысленно фыркает и говорит: «Подумаешь!»
Хуже всего то… Нет, не так: лучше всего то, что у меня нет ощущения горя, страшной потери. Неужели это был всего лишь взрыв страсти, а вовсе не любви? Но вряд ли ко всем людям озарение приходит так быстро. Скорее всего они успевают наделать кучу ошибок, прежде чем понимают: это вовсе не то чувство, ради которого стоит ломать свою жизнь…
