Тщеславие - Лебедева Виктория

Режиссер нажимает кнопку связи и просительно обращается к выпускающему:

— Ребятки, есть у вас что-нибудь?

На панели перед режиссером загорается зеленый огонечек, и невидимый глазу выпускающий по той же самой связи отвечает великодушно:

— Ну, если очень надо, то можем дать вам секунд пятнадцать-двадцать.

— А пятьдесят? — вопрошает режиссер с надеждой.

— Двадцать пять, не больше! — категорически обрубает выпускающий, кнопка связи гаснет, а с ней гаснет и надежда режиссера показать многоуважаемым телезрителям самый последний, самый бесполезный, но зато самый забавный сюжет текущего выпуска.

— Недоберем секунд двадцать, — сообщает расстроенный режиссер выпускающему, а непоместившийся сюжет вычеркивают из монтажного листа. По окончании эфира этот сюжет, если он действительно хорош, тут же в аппаратной просматривают все, кому любопытно.

Выпускающий почти всегда побеждает режиссера в этих ежеэфирных торгах. Для того чтобы победил режиссер, нужны как минимум землетрясение, пожар, террористический акт, авиакатастрофа или, на худой конец, распоряжение главного редактора канала. Правда, всегда можно ухватить кусочек эфирного времени без спросу. Тогда выпускающему остается только ругаться по связи разными нехорошими словами, а в ответ слышать клятвенное, но совершенно неискреннее: «Извините, мы больше так не будем…»

Телевизионщики в большинстве своем народ несолидный. Их серьезность обратно пропорциональна занимаемой должности. Так что если вам захочется найти в телецентре действительно серьезного человека, не ищите среди дикторов, корреспондентов, режиссеров или редакторов. Ищите среди администраторов — они с бумажками бегают, кассеты в архиве получают, кофе ведущим в студию приносят. Вот действительно неприступные люди, с ними нужно повежливее.

И среди программ наблюдается точно такая же закономерность — чем серьезнее программа, тем бесшабашнее люди, которые ее делают, и наоборот. Поэтому самые простецкие, самые дружелюбные, самые смешливые работают обычно где-нибудь в «Криминале» или в вечерних «Новостях», а самые важные и неприступные как скалы — в межпрограммном эфире (межпрограммной к фильмам и к передачам анонсы делают).

Но все это касается творцов, а вовсе не технарей, среди которых я волею случая оказалась.

Я попала к инженерам, а инженер в телецентре хуже прокаженного. Для творцов он представляется чем-то вроде бесплатного приложения к аппаратуре, с ним и разговаривать не стоит. В крайнем случае прикрикнуть можно. И брак свой списать. Потеряют администраторы кассету, и ведущий сообщает телезрителю: «По техническим причинам сюжет не может быть показан, мы вернемся к этой теме в конце выпуска». Нажмет ассистент не ту кнопочку, и ведущий извиняется за «технические неполадки». Что ни случись — все техника виновата. А если еще учесть, что большая часть творцов — бывшие инженеры, то можно легко представить себе степень антагонизма и классовой ненависти.

Но не зря, ой не зря потешаются над инженерами «творцы», представители частных телекомпаний. Им, творцам, хорошо, они могут заниматься непосредственно своей работой. А уж какими средствами они добиваются результата, никого не интересует. Давным-давно перестроились частные компании на цивилизованный манер. А Телевизионный технический центр как был совковой казармой, так и остался.

Зарплата сотрудника Телевизионного технического центра (если он, конечно, не начальник) чуть больше зарплаты уборщицы. Арендная плата, которую выплачивают частные телекомпании за каждого инженера, оседает где-то в «высших сферах», даже и четверти ее никогда не достается непосредственному исполнителю работы.

Здесь ведется пересчет «по головам» и берется расписка за уход-приход в журнале, здесь вызывают «на ковер» в воспитательных целях, здесь сотрудников обзывают «винтиками» и кричат, что нет незаменимых, здесь во главу угла ставится приказ за номером таким-то. Да что говорить — здесь сохранились даже сборы по гражданской обороне!

ТТЦ — своего рода театр абсурда.

И одной из самых интересных постановок данного театра является ежегодная сдача экзаменов по технике безопасности. А главным режиссером данной постановки по праву считается старший смены.

Тут стоит поподробнее рассказать о Татьяне-третьей.

Татьяна-третья была нашей старшей. Она, к счастью, не имела к Славе ни малейшего отношения. Просто это была третья по счету Татьяна, существование которой дурно отразилось на моей жизни.

Чтобы составить ее образ, достаточно было одного-единственного слова, и это слово было — «демагогия». Татьяна-третья умудрялась жить строго по инструкции. Она силилась сделать не то, что логично, а то, что положено. Она пришла в отдел всего за год до меня откуда-то из архивов третьего канала и никак не могла привыкнуть к тому, что в телецентре есть два вида правил: одни фигурируют в официальных бумажках и их никто не соблюдает, другие же, негласные, соблюдаются всеми поголовно и представляют собой полную противоположность правилам писаным.

К моменту моего прихода в телецентр вся смена вела со старшей холодную войну. На ее длинные нравоучительные тирады все согласно кивали головами, но за спиной тут же поступали по-своему. Ее высмеивали в глаза и за глаза. Татьяна-третья едва ли понимала, что над ней в глаза смеются. Она хоть и проработала в стенах телецентра с момента его основания, была удивительно неграмотной технически и многих подколов Палны и товарищей оценить не могла просто по определению.

Но нервы потрепать Татьяна-третья умела, как никто другой. Она приносила свое холеное тело, драпированное в дорогие одежды, в какую-нибудь из аппаратных (ей не хватало только хлыстика в руках, чтобы стать совершенно похожей на надсмотрщика за неграми) и менторским тоном вопрошала, почему это у нас на столе лежат бутерброды и стоят чашки. Ответ «Мы едим» ее не удовлетворял. Есть в аппаратных было не положено. Но при нашем круглосуточном «плавающем» графике обеденного перерыва нам тоже положено не было — какую-нибудь работу могли дать в любой момент. Это не волновало Татьяну-третью. «Как хотите, а в аппаратной не ешьте?» — безапелляционно заявляла она. И кратковременные отлучки из аппаратной не приветствовались Татьяной-третьей — покидать аппаратную тоже было не положено. «Учите схемы?» — заявляла Татьяна-третья и туг же, подходя к схеме, пугала «цифру» с «аналогом». А еще она любила объявить кому-нибудь из новоприбывших сотрудников помоложе о том, что они, дескать, «глина» и из них надо «лепить».

Так что я сразу подключилась ко всеобщим военным действиям — не была я уже никакой «глиной», и «лепить» из меня было бесполезно.

— Вот черт? — возмущалась Пална. Пална в отличие от Татьяны-третьей была женщиной умной, а посему Татьяну-третью терпеть не могла. — Она хочет, чтобы мы тут сидели круглосуточно, не ели, не пили и не писали, я извиняюсь, а в перерывах между эфирами схемы изучали и в технике копались?

— А давайте по сотке сбросимся, — предлагала Верочка, тихая и вежливая девочка — микрофонный оператор, — пусть она месяц на работу не ходит. А мы бы отдохнули.

— Ну, это не метод? — возражал ей наш бледно-зеленый Тема. — Давайте лучше киллера наймем. Чтобы уж наверняка.

Вот таков был расклад в смене к моменту моего трудоустройства, вот такова была Татьяна-третья, которая и занималась приемом пресловутых экзаменов по технике безопасности.

Выглядело это следующим образом: раз в год, примерно в середине августа, инженерам выдавалась толстенькая такая папочка формата А4, в каком-то лохматом году отпечатанная вслепую на машинке. Было в папочке страниц около ста, и надпись на титульном листе гласила: «Техническая эксплуатация и технологическая безопасность (конспекты, вопросы и ответы)».

«Вопросы и ответы» были в своем роде замечательны. Мы садились в кружок, и один из нас вслух зачитывал всей аппаратной лучшие места из сего поучительнейшего документа. Меня как литератора, пусть и начинающего, многие формулировки приводили в полный восторг — сама я так написать никогда бы не смогла, моя богатая фантазия была положена неведомыми авторами данной инструкции на обе лопатки. Да что там написать, я и повторить не могла, даже когда по несколько раз подряд прочитывала. А вопросы и ответы были такие: