Татьяна Алюшина - Девушка-праздник
– А то! – прорвало годами лелеемую претензию из Катьки. – Мы тоже отца потеряли, а такое впечатление, что горе только у нее!
– Катя! – поразилась этой детской обиде Дашка. – Мы с тобой потеряли отца, это горе, это невосполнимая потеря, но мы потеряли только отца! А она потеряла все! Она с его смертью потеряла жизнь, себя, смысл – все! Он был ее дыханием, ее вселенной! Ты не понимаешь, что это огромная разница – наша потеря и ее? Ты хотя бы представляешь, что она пережила, когда держала папину голову на коленях в момент его смерти? Она умерла тогда вместе с ним. Оболочка осталась, а она умерла!
– Да что ты мне тут объясняешь?! – взорвалась Катька. – Она нас предала! В самый трудный, самый тяжелый момент, когда нужна была больше всего в жизни детям, бросила нас и предала!
У Дашки аж в глазах потемнело от возмущения, боли за маму, от этих пустых, глупых обвинений, высказываемых маленькой девочкой, ревнующей отца к маме. Она подскочила с места, наклонилась над Катькой и, не сдерживая голоса, эмоций, вины, разъедающей ей сердце, орала:
– Это мы!! Мы ее предали и бросили! Самые родные, самые близкие люди предали ее и выкинули из своей жизни за несоответствие нашим ожиданиям! Ты вот, например, знаешь, что она кандидат наук? Знаешь, что она окончила аспирантуру и защитилась еще при жизни папы? – И, увидев удивленное выражение Катькиного лица, продолжила обвинительную речь: – И я не знала! А почему?! Да потому, что нам пофиг было, кто она, чем занимается! Мы тупые и равнодушные дочери! Эгоистичные суки! Никто из нас – никто! – не поговорил с ней после смерти отца, не поплакал вместе, не поддержал, не расспросил ни о чем! Да просто не пожалел по-человечески!! Отпустили в эту Италию, как мусор выбросили! Она не в себе была, умирала, не жила, а мы отделались от нее! И ни разу, ни разу не спросили, как она там живет!!
На ее крик прибежали перепуганные домочадцы, кроме бабушки Васнецовой, и стояли, потрясенные, в дверях, слушая приговор своему эгоизму, выносимый Дашкой. А Даша уже никого не видела, и не слышала, и не могла остановиться:
– Мы все! Все знали, что она беспомощна в горе своем, беспомощна в жизни, в социуме, в быту, и без зазрения совести выкинули ее из своей жизни! В чужую страну, без друзей, без знакомых, без денег, без поддержки! Иди, нам и без тебя тяжело! Мы все эгоистичные, безразличные суки! Ты знаешь, как она там жила? Она звонила, мы не спрашивали, как она! Она приезжала, мы поражались: тоненькая, как девочка! А знаешь почему? Потому что она год голодала! Ей есть не на что было! Она не жалуется, нет! Улыбается и абсолютно уверена, что это такая ерунда! Она не купила себе ни одной вещи за тот год и практически не ела! А деньги, копейки, копила, чтобы к нам слетать! Мы были здесь, все вместе, с квартирами, заработком, держались друг за друга, а она там одна! Брошенная и преданная всеми, кроме любимого мужа!
Бабушка Надя заплакала навзрыд, и это привело в чувство Дашку, как пощечина, остановив ее чернушное ослепление разъедающей вины. Она развернулась к дверям, увидела наконец всех, подошла к бабушке, обняла, подставив плечо для рыданий, гладила по голове и извинялась:
– Ну прости, прости. Это я себя обвиняю. Себя. У мамы все сейчас хорошо. У нее, знаешь, и тогда все хорошо было. Она мне сказала, что Васечка ей помогал во всем, поддерживал и даже напоминал, что надо поесть.
И разрыдалась давно сдерживаемыми слезами.
– Знаешь, – сказала она Власову севшим от непролитых слез голосом, – я этой вины, наверное, с себя никогда не сниму. Это так стыдно и больно. Я тогда первый раз разглядела ее по-настоящему, поняла и восхитилась своей мамой! Она совершенно потрясающая женщина! Женщина века девятнадцатого. Я только тогда, в Италии, осознала, что, когда папа умер, ей исполнилось всего тридцать шесть лет, она на четыре года была старше меня нынешней! Молодая, необыкновенная, красивая женщина, и у нее кончилась жизнь. Вся жизнь.
– Мама, ты же в полной нищете жила! – шокированная тем, что узнала, прошептала потрясенно Дашка. – Ты же голодала!
– Это такая ерунда, шелуха глупая! – уверяла мама, обнимая Дашку. – Я всему научилась: и жить, и с бытом справляться, и деньги считать. Мне хватало на две чашки кофе и что-нибудь легкое перекусить днем, этого вполне достаточно.
– Мам, прости нас! – винилась Дашка.
– Да что ты, девочка! – успокаивающе поглаживала и целовала ее мама. – Я была тогда обузой для вас. Везде и во всем вокруг для меня существовал только Васечка, и я целовала воспоминания о нем. В чем я могла в те времена найти в России работу и отдохновение? Я бы так и ушла следом за ним. А здесь я занималась любимым делом, и мне так это нравилось, что я не замечала ничего вокруг, я словно вздохнула полной грудью. И потом, каждую ночь я разговаривала с Васечкой, он мне помогал, подсказывал, направлял. И это было счастье.
И Дашка поняла и увидела, что мама стала сильной, другой. А может, она всегда была сильной, только они этого не понимали, не разглядели за ее беспредельным горем? Дашка стала ездить к ней при любой возможности, а Катька так и не поехала. Дарья с ней о маме больше не разговаривала. Не могла, боялась наговорить непоправимого.
Она закончила институт и, победив в трудном конкурсе на вакантное место, поступила на работу в очень серьезную, стремительно набирающую обороты корпорацию и стала делать карьеру.
Катька поступила работать в специализированный лицей, преподавала язык, Дашка работала, как конь заводной на карусели. Жили.
В две тысячи третьем умерла бабушка Васнецова. Похоронили. Через восемь месяцев от обширного инфаркта скончался дедушка Стас. Остались они бабским коллективом – бабушка Надя, Лидия Ивановна и Катя с Дашей.
Напасти, заявив о своем появлении, похоронами не отделались. Прицепились.
Большая любовь у Катьки. О господи!
– Кать, – познакомившись с этой «любовью», спросила Дашка у сестры, – ты знаешь закон нашего времени?
– Это какой? – спросила влюбленная сестрица.
– Красивый мужчина никогда не платит! – оповестила Дашка.
Он был настолько идеально красив по всем мужским канонам, что слепил звездностью глаза, и аж зубы сводило, ну и, разумеется, его собственная самооценка потолки царапала.
Катька умирала рабой любви, семье же он сразу и напрочь не понравился. Ну вот не обаял! И может, обошлось бы, но приехала мама.
После официального знакомства с «любовью всей жизни» дочери мама искренне поделилась своим мнением и опасениями:
– Катенька, этот молодой человек совершенно не предназначен для серьезных отношений.
– Он меня любит! – воспротивилась Катька. – И я его люблю! Он сделал мне предложение, и мы поженимся!
