Сигрид Унсет - Йенни
Он подошел к полке и стал рыться в ее старых тетрадях с эскизами.
– Вспомни только, как тебе приходилось работать в Париже… вот я покажу тебе сейчас…
– Нет, нет, не трогай этой тетради, – сказала Йенни быстро и протянула руку.
Хегген с удивлением посмотрел на нее, держа в руках нераскрытый альбом. Она медленно отвернулась и сказала:
– А впрочем, если хочешь, посмотри… Я как-то пробовала нарисовать моего мальчика…
Хегген раскрыл альбом и некоторое время рассматривал карандашные наброски спящего ребенка. Наконец он осторожно сложил альбом и положил его на место.
– Как ужасно, что ты потеряла своего мальчика, – сказал он тихо.
– Да… Если бы он был жив, то все остальное было бы для меня безразлично, понимаешь ли?… Вот ты рассуждаешь о воле… но при чем воля… и что в ней, раз нельзя сохранить в живых… свое собственное дитя… И знаешь, Гуннар, у меня нет уже больше сил пытаться сделаться чем-нибудь другим… потому что, мне кажется, что единственное, на что я была способна… и чего мне хотелось… это быть матерью моего малютки. Да, его я могла любить! Может быть, я эгоистка до мозга костей, потому что каждый раз, когда я делала попытку полюбить другого, мое собственное «я» вставало, словно стена, между нами… Но мальчик был мой, моя кровь и плоть… Если бы он остался со мной, я могла бы работать, о, как я работала бы… Господи, сколько планов я строила! Я решила жить с ним в Баварии, потому что там климат мягче… Я мечтала о том, как он будет спать в своей колясочке под яблоней, а я буду тут же рядом работать. Нет, ты пойми только, – кажется, нет такого места не свете, куда я не мечтала бы поехать вместе с моим мальчиком… Каждая вещь напоминает мне о нем… вот в эту красную шаль я его кутала… А черное платье, в котором ты меня пишешь и которое я сшила в Варнемюнде, когда встала после родов, приспособлено для того, чтобы удобнее было кормить ребенка грудью… На подкладке еще остались пятна от молока… Я не могу работать, потому что я схожу с ума от тоски по нем… Я тоскую так беспредельно, что все остальные чувства во мне точно парализованы… По ночам иногда я сворачиваю подушку и держу ее в руках, точно ребенка, и баюкаю своего мальчика… Ведь я хотела писать с него портреты, чтобы иметь их во всех его возрастах… Подумай, теперь ему был бы почти год… У него были бы зубки, и он ползал бы уже… а может быть, и вставал бы, и ходил бы немножко. Каждый месяц, нет, каждый день я думаю: вот теперь ему было бы столько-то и столько месяцев от роду… Интересно, какой был бы он теперь? Стоит мне только увидеть на улице женщину с ребенком, как я думаю, интересно, какой был бы мой мальчик, когда он подрос бы?…
Хегген молчал. Он сидел неподвижно, наклонясь вперед.
– Я не знал, Йенни, что тебе так тяжело, – сказал он наконец тихо и слегка хриплым голосом. – Конечно, я понимал, что тебе нелегко. Но я даже думал… что в некотором отношении… пожалуй, так и лучше… Если бы я только мог предполагать, что ты так страдаешь, я приехал бы к тебе…
Она ничего не ответила на это и продолжала:
– И вот он умер… такой крошечный и жалкий. Я понимаю, что с моей стороны эгоистично не радоваться… что он умер, прежде чем он начал хоть что-нибудь сознавать. Ведь он умел только следить за светом… и кричать, когда был голоден и когда надо было переменить пеленки. И он был такой глупенький, что принимался с такой же жадностью сосать мою щеку вместо груди!.. Но он меня еще не узнавал… а, впрочем, может быть, немножко уже знал меня. В его маленьких глазках проявлялись признаки сознания… Но как странно подумать, что он так и не узнал, что я была его матерью…
У него, бедняжки, и имени еще не было, я называла его только маминым милым мальчиком… – Йенни приподняла руки, точно хотела взять на руки ребенка, но они сейчас же безжизненно упали на ее колени.
– Цвет его глаз не успел еще определиться… но мне кажется, что они были темные… Какие странные глаза у маленьких детей… В них есть что-то таинственное… И что за смешная головка у него была… когда я прикладывала его к груди, он прижимался личиком, и кончик его носа приплюскивался… у него было уже много волос… темных… О, мне кажется, что он был очаровательный…
И вот он умер… Я так мечтала о будущих радостях, пока он был жив, что не запомнила хорошо, какой он был, пока имела его… и недостаточно целовала его… и не насмотрелась на него… хотя за эти немногие недели я только и делала, что любовалась им…
А теперь осталась одна тоска по нем… Знаешь, в последние дни он уже сжимал своей ручкой мой палец, когда я подставляла его… А раз он даже зацепился за мои волосы… О, эти милые, прелестные маленькие ручки!..
Йенни положила голову на стол и зарыдала тихо и бурно, так что все ее тело сотрясалось.
Гуннар встал, с минуту он стоял в нерешительности, борясь с подступившими к горлу рыданиями. Потом он вдруг подошел к ней и быстро и смущенно крепко поцеловал ее в голову.
Она продолжала рыдать, не поднимая головы. Наконец она решительно встала, подошла к умывальнику и стала мыть лицо.
– О Боже, о Боже, до чего я тоскую по нем! – повторяла она голосом, в котором все еще слышались рыдания.
– Ах, Йенни… – Гуннар не находил никаких слов перед этим горем и только повторял:
– Ах, Йенни… Могли я знать, что тебе так тяжело… Она подошла к нему и на мгновение положила свою руку ему на плечо.
– Да, да, Гуннар. Но не придавай значения тому, что я недавно сказала… Иногда я сама не сознаю, что делаю и что говорю… Но ты должен понимать, что если не из чего-нибудь другого, то, во всяком случае, уже только ради моего мальчика я никогда не позволю себе пасть… Само собою разумеется, я постараюсь сделать из своей жизни что-нибудь достойное… Попытаюсь работать… Ведь у человека всегда остается утешение, что живешь только до тех пор, пока сам этого хочешь…
Она снова надела на себя шляпу и вынула вуаль.
– Ну, а теперь пойдем обедать… Ты, вероятно, умираешь от голода, ведь уже очень поздно…
Гуннар Хегген весь вспыхнул. Теперь, когда она это сказала, он вдруг почувствовал, что действительно умирает от голода. Ему стало стыдно, что он мог испытать голод в такую минуту… Он вытер слезы со своих пылающих щек и взял со стола шляпу.
X
Не сговариваясь об этом, они прошли мимо того ресторана, где обыкновенно обедали и где всегда было много скандинавов. Они шли в сумерках по направлению к Тибру, потом перешли по мосту на другую сторону и углубились в старый квартал Борго. В темном переулке у самой площади св. Петра был небольшой ресторан, в котором они изредка обедали, когда возвращались из Ватикана. Туда они и зашли.
Они пообедали почти молча. Покончив с обедом, Йенни закурила папироску. Время от времени она попивала из стакана вино, терла в руках кожуру от мандарина.
