Патриция Хилсбург - Изгнание из Эдема Книга 1
— Почему?!
— Постарайтесь понять: если бы вы полностью потеряли трудоспособность…
— Этого еще не хватало!
— …или же обвиняемая совершила по отношению к вам какой-то чисто женский поступок, например облила вас кислотой. Но вы же не зарабатываете себе на жизнь своим трудом, поскольку являетесь пассивным компаньоном в фирме отца.
— И что же!
— Наконец, подумайте о том, черт побери…
— О чем же еще?!
— Мужчина обвиняет женщину в оскорблении действием! Это просто…
Фархшем принял вид бойцовского петуха и воскликнул:
— Надо было двинуть ее в солнечное сплетение! — и показал, как это надо было сделать.
Эндрюс Блэкфорд вздрогнул и с нескрываемым ужасом посмотрел на жест Фархшема.
— Ударить женщину?!
— Вздор!
— Немыслимо!
— Женщина, которая затевает драку, должна получить по заслугам, — резюмировал Фархшем.
Патриция с обожанием посмотрела на Джона Фархшема и, оторвавшись от вязания, сказала:
— Дорогой мистер Блэкфорд, посмотрите, как она разукрасила вас, разве это женщина?
— И что же?
— Такое нельзя было терпеть — это ее только подзадорило на дальнейшие подвиги.
В голосе Патриции Смат звучал страх не только за Эндрюса Блэкфорда.
Взглянув на Патрицию Смат, Джон Фархшем, желая ее как-то успокоить, выпятил грудь и похвастался:
— А вот на мне вы не найдете шрамов.
— Но ты всегда под угрозой, милый.
— Не волнуйся, дорогая.
— Эта женщина — стихийное бедствие, а его никогда нельзя предсказать, дорогой.
— Вы знаете, что в первый раз, когда она попробовала свои штучки со мной… — Фархшем замялся.
— И что же? — спросил его Блэкфорд.
— Я сам так ее разукрасил.
— Да?
— Да. И второго раза уже не было.
Вся компания смотрела на Фархшема, только у всех было разное выражение лица: Эндрюс Блэкфорд — с ужасом, Джулиус Сэдверборг — с удивлением, а Патриция Смат, естественно, — с обожанием и умилением.
Эндрюс Блэкфорд перевел свой взгляд на Патрицию Смат, погладил колено, глубоко вздохнул, прежде чем собрался с мыслями, видимо, на душе у него было плохо.
— К сожалению, уважаемый Джон, — сказал он с грустью, — у меня нет ни ваших мускулов, ни ваших познаний в боксе, ни вашей решительности.
— Боксировать можно научиться, старина.
— Даже в моем возрасте?
— В любом.
— Вы не шутите, Джон?
— Нет.
— Хорошо. Как только поправлюсь, я начну заниматься боксом. Я буду брать уроки, и за уроки заплатит мне она. Две тысячи пятьсот. И за лечение тоже заплатит. И за судебные издержки. — Эндрюс Блэкфорд так распалился, что на лбу у него выступила испарина, а руки стали дрожать.
Патриция с тревогой подняла на него глаза, Фархшем намеревался что-то сказать, но передумал и только Сэдверборг прервал его тираду едким замечанием:
— Не забудьте доставку в больницу включить в счет, а то просчитаетесь.
— Не надо этого включать.
— Почему же?
— В больницу меня доставили на ее машине, — серьезно ответил Блэкфорд, не поняв иронии Сэдверборга.
— Может за это вы ей должны? — Опять усмехнулся Сэдверборг и посмотрел на Фархшема.
— Еще что! Но вы мне напомнили, что я дал на чай ее шоферу в тот день.
— И как много?
— Не поймите меня превратно.
— В смысле?
— Дело не в деньгах.
— А в чем же, старина?
— Я просто не желаю быть побитым женщиной.
— Но это уже случилось!
— И теперь мне надо отстоять свою честь и достоинство, и она должна понести должное наказание и порицание. Правосудие должно разобраться.
Фархшему эта тирада, видимо, надоела, и он взял журнал, который раньше оставил на диване, и стал его листать, предоставив Сэдверборгу, своему другу, вести дебаты с разъяренным и обиженным Эндрюсом Блэкфордом.
Патриция, когда ничто не угрожало ее Джонни, сосредоточенно занялась узором на вязании, а Сэдверборг как поверенный Стэфани Фархшем старался отстаивать интересы своей клиентки, ненавязчиво, но настойчиво.
— Понимаю вас, Блэкфорд, но хочу знать…
— Вы меня не хотите понимать, уважаемый сэр Сэдверборг, я это хорошо вижу, — с раздражением и болезненно морщась сказал Блэкфорд.
— Нет, я вас понимаю, но хочу сказать…
— Что?
— Почему вы остановились на двух с половиной тысячах, а не на другой сумме?
— Я все подсчитал!
— А почему ваша честь и мужское достоинство стоят именно две с половиной тысячи, а не, например, два с половиной миллиона? Объясните!
— И объясню!
— Слушаю вас!
— Господа, прошу вас, не нервничайте, — попыталась вмешаться Патриция Смат, но на нее никто не обратил внимания.
Блэкфорд достал тончайший большой носовой платок, вытер лоб и руки, которые, наверное, тоже вспотели и опять повернулся к Сэдверборгу.
— Один мой знакомый, попав под электрокар на железнодорожном вокзале, получил с железнодорожной компании две с половиной тысячи.
— И что?
— Меньшей суммой Стэфани от меня не отделается. Я не уступлю ни копейки!
— Подумайте, Блэкфорд!
— Я подумал!
— За что же такая сумма?
— Это было грубое, зверское, ничем не спровоцированное нападение!
— Так-таки ничем не спровоцированное?
— Безусловно!
— Вряд ли, сэр Блэкфорд, вы заставите проглотить суд такую пресную пилюлю, если дело дойдет до суда.
— Дойдет, не сомневайтесь!
Сэдверборг говорил довольно спокойно, уверенно сидя в мягком кресле, а Блэкфорд нервничал, мял в руках носовой платок и поправлял на голове плотную повязку.
— Я бы вам не советовал подавать в суд, уважаемый.
— Я это уже слышал!
— Но ваши аргументы не обоснованы.
— Я снова повторяю, что это было зверское, ничем не обоснованное нападение, ничем не спровоцированное. Правда, в результате полученного мною сотрясения мозга, я начисто забыл все обстоятельства, непосредственно предшествующие нападению.
— И что же у вас сохранилось в памяти?
— Последнее, что сохранилось у меня в памяти, был совершенно безобидный разговор.
— О чем же?
— Кажется, о деньгах ее отца.
Сэдверборг, как истинный юрист, ухватился за мысль о частичной потере памяти.
— Это плохо, что у вас потеря памяти.
— Но я же не совсем ее потерял?
— Разумеется.
— Что разумеется? — насторожился Блэкфорд.
— Она может вас обвинить в чем угодно.
— В чем же это?
— Трудно предсказать, но обвинения у такой женщины могут быть очень даже непредсказуемы.
