Юлия Климова - Теплая снежинка
По лицу Ады Григорьевны я поняла, что круассанов нет.
– Круассанов нет, – сообщила я, пряча улыбку. Мама, видимо, полагает, что круассаны пекут в каждом доме каждый день на случай, если вдруг Эмме Карловне Фогли захочется зайти в гости.
– А что есть?
– Кекс с изюмом, пышки, крекеры.
– Годится! – Но сидеть на месте мама не могла, ее юбка, кофта и шарфик, не говоря уже о прическе, требовали немедленного восхищения и поэтому потащили ее прямо в кабинет Кондрашова. – Пойдем, – потребовала она, туша сигарету, и потянула меня к мужу.
Я не сопротивлялась. Зачем? Мы же теперь одна семья… и к тому же тещу не выбирают…
В кабинете пахло свежими газетами, заваркой, жидкостью для мытья полов, цифрами, вопросами, занудством и мухоморами. Дмитрий Сергеевич сидел за столом, а Герман рядом на стуле. Склонившись над огромным листом бумаги, изрисованным черной и красной ручкой, они о чем-то дружно молчали.
– Поверь мне, он хочет, чтобы его любили… – услышала я тихий голос маман и удивленно приподняла брови. – Твой долг – сделать его счастливым.
– Нет проблем, – так же тихо ответила я, не поворачивая головы в ее сторону.
– Эмма? – Дмитрий Сергеевич отвлекся от проекта (наверняка «Оникс»). – Рад тебя видеть, ты прекрасно выглядишь. – Он встал, вышел из-за стола и посмотрел на меня.
– Ада Григорьевна накрывает стол, – немного разрядила я обстановку, впитывая холодный огонь серых глаз.
– Очень хорошо, мы с Германом…
Но договорить Дмитрий Сергеевич не успел, мама уже надела на себя образ бесцеремонной тещи, который доставлял ей исключительное удовольствие.
– Здесь нужно проветрить, а я не переношу сквозняков. Герман, проводите меня на кухню, я хочу кофе.
Не удостоив больше никого ни словом, ни взглядом, она развернулась и вышла из кабинета, унося с собой дождь, ветер, стужу, зной и все тайны мира – убийственная походка! Сколько мужчин погибло, поймав однажды покачивание этих бедер, поворот плеч, небрежный взмах руки… Скажу честно, много. Очень много.
Герману ничего не оставалось, как последовать за ней, и мы с Дмитрием Сергеевичем остались наедине.
* * *Его широкая ладонь закрывала центр чертежа, будто через секунду должен был прозвучать приказ о наступлении, и верная смерть ожидала и Колчака, и Юденича, и Деникина. Поистине – главнокомандующий за секунду до наиважнейшего решения, способного перевернуть ход истории!
А может, ладонь всего лишь любовно, по-отечески прикрывала недавно приобретенные десять гектаров земли… мои бывшие гектары. Наверняка.
Нам тоже было о чем помолчать, но я не обещала быть удобной женой и в загсе соглашалась совсем на иное, поэтому, усевшись в кресло, положив руки на подлокотники, завязала неспешную, ни для кого не обременительную беседу:
– Дмитрий Сергеевич, вам не кажется, что нам нужно чаще встречаться и больше общаться? «Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…» Не пугайтесь, это Пастернак.
Рука Кондрашова переместилась с чертежа вправо, он вдруг расслабился и откинулся на спинку кресла.
Я улыбнулась.
Он улыбнулся тоже. Лишь уголками губ, но и этого было более чем достаточно. Более чем достаточно для того, чтобы меня насквозь продырявила молния удивления. Но через секунду лицо вновь приобрело сухое выражение.
– У меня много работы, Наташа, – ответил Дмитрий Сергеевич, – с этим ничего не поделаешь. К этому нужно привыкнуть.
Наверное, в кабинете моего мужа никогда ничего не менялось. Стол, стул, шкафы, полки всегда занимали постоянные места. Даже цветы не росли – замерли и все. Но то было раньше, не так ли?
Поднявшись, я обошла кресло (еле втиснулась между ним и стеной) и совершила первую акцию протеста, вложив в нее всю силу и негодование (рукоплещите, завидуйте и гордитесь!), а именно с грохотом и скрежетом придвинула это самое громоздкое древнее кресло почти вплотную к письменному столу Кондрашова.
– Так мы будем ближе друг к другу, – легко и непринужденно объяснила я, забираясь в кресло с ногами.
Теперь между нами было расстояние чуть больше метра. Пожалуйста, Дмитрий Сергеевич, посмотрите мне в глаза, я хочу увидеть в них правду… Бог знает какую, но правду. Чувства… ага, меня интересуют ваши чувства. Надеюсь, они постоянно отвлекают и мешают работать, надеюсь, они беспокойно скачут и даже болят, и пора объявлять эпидемию. Почему эпидемию? Потому что как раз мои чувства ведут себя непредсказуемо и странно: то жмутся друг к другу, то хандрят, то, наоборот, прыгают на месте от радости.
– Ты приходила утром… – начал он.
О, я была уверена, он никогда не заговорит со мной об этом! Но он заговорил.
– Да.
– Утром мы с Германом обсуждаем планы на день. С восьми до…
– Нет.
– Что нет?
– Я не могу вам обещать, что не приду завтра утром в это же время. И послезавтра, и послепослезавтра.
– Почему?
– Я ваша жена. У меня есть слабости, желания, устремления и так далее, и все это… понимаете… я не могу контролировать…
– Но это просто. С восьми до восьми двадцати…
– Нет, – вновь ответила я и мотнула головой.
– Что нет? – уже сердясь, спросил Дмитрий Сергеевич.
– Завтра в восемь я опять приду в ваш кабинет.
Честно говоря, смелость пошла на убыль. Потихонечку мне становилось страшно. Да, он мой муж, но он еще и Акула… И внутренней силы в нем предостаточно, он привык казнить подчиненных взглядом, одним жестом решать кучу проблем, и он привык, чтобы все прогибалось и плавилось. Я же играла на своей дудке, играла, не имея ни слуха, ни музыкального образования. Зато на моей стороне была правда. Кто-нибудь хочет с этим поспорить?
– Наташа…
– И лучше, если Германа в вашем кабинете в это время не будет.
Сейчас он спросит «почему?», и я буду вынуждена дотянуть свою партию до конца. Но хватит ли мне наглости и смелости?..
– Почему?
– Мой единственный пеньюар… в стирке.
Один, два, три, четыре, пять… Я дала Дмитрию Сергеевичу несколько секунд на правильный вывод: ну, нечего девушке надеть утром, а значит, на ней ничего и не будет… Согласитесь, Герман лишний.
– Наташа, – он устало потер лоб. – Ты недовольна, что объяснимо… Но я не собираюсь менять свою жизнь от и до. Мы поженились, и я полагал, ты понимаешь… – Он помолчал немного и продолжил: – Ты понимаешь, какая мне нужна жена.
– Какая? – на всякий случай поинтересовалась я, ну, вдруг наши взгляды не совпадают.
