Мой сталкер (СИ) - Лазаревская Лиза

Надзиратель выходит, отчего Андрей на секунду останавливается.

– Кто угодно, но только не я, – с грустью добавляет он.

– Но я так не думала, Андрей. Мне не нужно ничего понимать, а тебе не нужно держать меня на привязи – следить, не доверять, ревновать. Жить по своему принципу сталкера. Это ведь были не просто чувства, приходящие и уходящие, а любовь, которая случается единожды. Я искренне в это верю. И я никогда не предам любовь.

Поэтому мне так сложно отпустить тебя даже после всех тех ужасных вещей, которые ты сделал.

– Знаешь, я никому не пожелаю таких испытаний в отношениях, какие прошла с тобой.

– Знаю, – отвечает, опустив взгляд, боясь посмотреть на меня.

– Когда-то при жизни дедушка говорил, что папа не подходит маме – что он заносчивый, ненадежный, с ним мама будет только несчастна. Может быть, в тот период жизни он был прав, но все то время, что мама была жива, я не видела в ее глазах даже намека на слезы – разве что только от счастья.

На губах Андрея созревает вопрос, но еще какое-то время он молчит.

– Как папа? – смущенно произносит он тише обычного.

– А тебе правда интересно?

– Да.

– Папа… нормально. Купил мне щенка, – рассказываю я, чуть улыбаясь.

– Щенка? – удивляется Андрей.

– Да, он такой милый и игривый. Я хотела показать тебе фотографии, но телефон пришлось сдать на время свидания. А папа теперь только ворчит, что сам за ним ухаживает, но ему нравится, просто хочет немножко поныть.

– Значит, у тебя появился дружок.

И не один.

Все время Андрей не отпускает мою руку.

Не могу понять, как обшарпанная потолочная штукатурка возвращает меня в то время, когда мы наблюдали за небом на море – оно играло с нами, посылая предсказания в виде облаков. Оно так любило нас, потому что мы восхищались им под поцелуи и касания.

– Может… – несмело начинаю я. – А вообще забудь.

– Что? Что ты хотела сказать?

– Нет, ничего.

Вдруг я поступаю неправильно? Вдруг не нужно ему знать?

– Скажи, – мягко просит он.

Или неправильно будет промолчать? Ты ведь хотела, ты готовилась.

– Может, когда у тебя будет свой ребенок, ты поймешь, насколько же гадко поступал по отношению к моему отцу.

– Я это понял.

– Но не в полной мере.

– Если бы ты дала мне шанс… Последний шанс…

– Мы поступаем с близкими так, будто у нас есть неограниченное количество попыток сделать им больно и быть прощенными. А чтобы продолжить верить в то, что уничтожает тебя из раза в раз, нужно иметь стержень и сильный характер. Ты ведь знаешь, что во мне нет ни того, ни другого. Мне казалось, что с тобой я могу не притворяться сильной, потому что ты и есть моя защита.

– Я твоя защита, любимая. Ты же знаешь, что это правда. Я обязательно поменяюсь, если ты только в меня поверишь.

– Я всегда верила в тебя и тебе, а сейчас…

Дверь резко открывается. Мужчина снова заходит и встает на свое место.

– Ты пришла проститься?

– Я пришла просто потому, что не могла иначе.

– Я понял. – Резко Андрей освобождает мою ладонь, сердце словно впускает в себя сотни стрел и миллионы пуль, в горле пересыхает, пальцы снова коченеют. – Я и сам прекрасно понимал, что так все и закончится.

Вспоминаю ноябрь, который сломал меня, потому что не было ничего связанного с ним – я жила одной надеждой на встречу и стала чем-то средним, просто существом, которое чего-то ждет и постоянно плачет.

– Подожди.

Сложно ответить даже самой себе – смогла бы я дать шанс этим отношениям, если бы сейчас Андрей был на свободе? Если бы у него были развязаны руки?

Ни одна девушка не должна повторить моих ошибок и поддаться чувствам. Только я одна в ответе за свой выбор.

Глупо пытаться оправдать его даже при условии, что никто об этом не узнает. Но опять же я думаю про его детство – когда ты не нужен собственным родителям, трудно верить остальным людям. Скорее всего, поэтому он задыхается от собственной ревности – потому что боится перестать быть нужным. Его руки не знали ласки, только мозоли и раны. Безжалостность рождается только у недолюбленных или нелюбимых. И нужно очень много заботы и времени, чтобы полностью искоренить зверство, которое в них есть.

Готова ли я взяться за это? Хватит ли моего синдрома спасателя на то, чтобы выдержать это?

– Давай притворимся, что все, что было до этого момента, всего лишь иллюзия.

Готова. Мне всего хватит.

– Что? Неужели? Неужели я заслуживаю твоего прощения? Неужели ты даешь мне шанс?

– Я тебя не виню, но мне очень тяжело бороться одной…

– Ты не одна, моя любимая. Я всегда буду с тобой. Отдам все, лишь бы тебе никогда больше не было плохо или тяжело.

– С нами будет еще кое-кто.

Андрей не считает нужным что-то отвечать на это. Он только утыкается лбом в мою ладонь.

– И я говорю не про папу, у которого ты должен будешь попросить прощения. Не про бабушку. Не про щенка.

– В каком смысле?

– Не знаю, как… как ты отнесешься к этому, но… Именно светлые чувства к этому событию разорвали всю мерзость, в которой мы погрязли.

В начале разговора у меня были силы, чтобы хоть как-то преподнести новость о том, что теперь у нас нет права на ошибку – потому что наши руки будут сплетены с ладошками маленького человечка. Человечка, который станет для нас миром и для которого миром станем мы.

Убирая от него руку, кладу ее себе на подросший живот, который из-за пальто совсем незаметен.

– Ты хочешь сказать… У нас? У нас будет?..

– Да, Андрей, да. У нас будет.

– Ребенок… мой?

– Как ты можешь вообще спрашивать такое? Разве возможно сомневаться в этом? – грубо отвечаю я.

– Нет, невозможно, – облегченно отвечает Андрей.

Я сказала ему. Сказала. Теперь он знает о нашем ребенке.

– Папе ты уже сказала?

– Сказала.

– И как он отреагировал?

– Знаешь, он на седьмом небе от счастья. Уже составил список всего, что нужно купить. Ему нравится перспектива быть молодым дедом.

Молчание и пронзительный взгляд Андрея создают в глубине моей души странное ощущение застывшего времени – будто оно сворачивается змейкой и ложится спать, а нам больше никуда не надо спешить.

Очень долго я не могу ничего выговорить.

Андрей тоже не может.

Если бы меня оглушили и сшили веки толстыми нитями, я бы узнала его по касаниям, запаху, шагам.

– Открой, – прошу я, боясь, что нам не хватит времени.

– Что это?

– Кусок пирога.

– Спасибо, но я не голоден.

– Съешь, пожалуйста. Ради меня.

Андрей соглашается и развязывает ленточный бантик сверху праздничной коробочки. Из пакета я достаю одноразовую ложку и передаю ему.

– Пробуй.

Выполняет.

– Вкусно?

– Вкусно.

– А начинка какая?

– Ягода какая-то, – непонимающе произносит Андрей.

– Понятно, что ягода, дурачок. Какая ягода?

– Да я даже не знаю, черника какая-то?

– Не малина? – интересуюсь я.

– Да нет вроде.

– Голубика, значит.

– Это так важно, Лиз? – Он с озадаченной улыбкой смотрит на меня.

– Я вычитала в интернете, что так делают.

– Как?

– Отдают кондитеру записку с полом малыша, а он по ее результатам делает начинку.

– То есть?..

– Я очень хотела, чтобы ты узнал это вместе со мной.

– И у нас?.. – Его голос как будто с другой планеты.

– Мальчик. У нас с тобой будет мальчик.

Еще одно мгновение – и Андрей прослезился бы, но он сдерживается и нервно сглатывает. Опять тишина, но звуки нас и не волнуют больше. Наше молчание – признак искренности.

Мне без целого мира безмерно легко и просто. А без него невыносимо.

Я не смогу больше быть ни с одним мужчиной, ведь Андрей оставил слишком сильный отпечаток на моей психике. Может, избитый котенок тянется к первому человеку, который его приютит и выходит? Даже если у человека психические проблемы и шрамы на пол-лица, если он избивал людей и не видел границ своей жестокости – котенка он не тронет, и тот так и будет ютится в его ногах вечерами и облизывать его брови по утрам.