Люби меня (СИ) - Тодорова Елена

– Ну, что ты… – смущается от таких перспектив. – Не пойду я.

– Но тебе нужно выходить. Хватит затворничеств.

– Я понимаю… Скоро вот учебный год стартует, и я начну выбираться из дома чаще. Обещаю.

– Давай начнем с Сашки, Лиз. Пожалуйста, дорогая. Ты – моя душа. А он – мое сердце. Я разрываюсь! Хочу, чтобы вы общались, подружились…

– Сонечка… – улыбается сестра. – Какими ты оборотами заговорила! Влюблена?

– Очень, – выдыхаю, складывая перед собой в молитвенном жесте ладони. Прикрываю глаза на мгновение. И снова в настойчивую атаку иду: – Я с ним разговаривала. Он заверил, что хорошо к тебе относится. Вот увидишь сама. Давай? Он классный!

– Как тебе отказать?.. – тихо смеется сестра. И, наконец, соглашается: – Давай.

– Все, – вскидываю в победном порыве руки вверх. – Я все организую. Ура! Чокнемся!

Поднимаем бокалы, звонко сталкиваем и выпиваем.

Еще немного сидим, убираемся и с испеченным Лизой тортом перебираемся в гостиную под телевизор. Там меня, после второго куска вкусняшки, и застигает курьер с цветами и открыткой от Дани Шатохина.

«С твоим днем, Эсмеральда😊 Кайфуй! И радуй своего Квазимодо!

P.S. Зашибись-концерт вы у преподавательских домов устроили)) Даже в местном паблике засветились))))

P.P.S. Счастья!»

Только ставлю цветы в вазу, появляется второй доставщик. Вот он меня очень удивляет. Потому что он приносит новые подарки от Саши – охапку воздушных шаров и стильный ноутбук.

Поначалу теряюсь и даже пишу ему очередное: «Зачем столько?».

Потом же… Подумав, лишь благодарю и прошу скинуть фотку с матча.

Любуясь своим потным, безумно красивым и потрясающе сексуальным принцем, делаю выводы, что ему самому нужен этот размах. В его кругах принято сражать наповал. Собственно, поэтому я не противлюсь ни подарками, которыми он меня заваливает, ни деньгам, которые то и дело закидывает на карту.

Вечером наряжаюсь с одной лишь мыслью: «Для него». С ребятами весело, конечно. Мы классно общаемся, выпиваем и много танцуем. Но я все равно только то и делаю, что выглядываю Сашу. И когда он, наконец, появляется в гарцующей толпе, у меня от восторга перехватывает дыхание.

Бросаюсь к нему, едва встречаемся взглядами. Потянувшись, обнимаю за шею.

– Ты здесь… – шепчу счастливо, забывая о том, что мы посреди танцпола.

Я не слышу музыки. Не вижу людей. Не воспринимаю мельтешение цветных лучей.

Саша подхватывает меня на руки. Я обхватываю его ногами. Вдыхаем, выдыхаем и в следующую секунду сталкиваемся ртами.

32

Это не любовь. Это другое.

© Александр Георгиев

– Значит, снова к ней таскаешься. Поэтому вернулся.

Это не вопрос. Мрачная констатация. После которой Тоха, якобы по-дружески, засаживает мне тыльной стороной ладони в солнечное сплетение. Якобы, потому что делает он это чересчур сильно. И эта сила определенно намеренна.

Мышцы моего живота инстинктивно каменеют. Стискиваю челюсти и на автомате задерживаю дыхание. Никаких реакций не выказываю: ни лицом, ни остальными частями тела.

– Почему молчишь, Квазимодо? – ковыряет Шатохин дальше, когда я не реагирую.

Ухмыляется и смотрит, гребаный драмодрочитель, при этом так, словно прознал о моей смертельной болезни.

Отворачиваясь, спокойно натягиваю футболку.

– Заметь, перед игрой я это дерьмо не ворошил.

Ну да, дождался, пока останемся в раздевалке вдвоем.

– Сам ты дерьмо, – резко бросаю, еще до того, как смотрю этому клоуну в рожу.

Тоха, пихнув язык под верхнюю губу, агрессивно ее оттопыривает. Смотрит при этом из-подо лба. И всем своим видом играет роль того отморозка, который провоцирует драку.

Я бы с удовольствием ему вмазал. Только потому, что он, как обычно, мастерски разгребает горящую в глубинах моего нутра тревогу.

Но понимаю ведь, что позже остыну и пожалею. А потому говорю то, что должен.

– У нас с Соней все серьезно теперь. Так что кончай гнать.

– О как! – выдает на самом деле почти равнодушно. И сразу после этого впивается мне в душу взглядом. – Неужели ты это признал? Мне радоваться или рыдать?

– Отъебаться, сказал же, – снова закипаю я.

– Уже вскрыл ее?

– Это не твое, на хрен, дело!

– Вскрой. Если бы Чара Лизку жахнул, все бы быстро прошло. И не было бы в конце так больно, – выдает авторитетно с интонациями какого-то, блядь, блогера-инфоцыгана. – Гештальт, бро, закрывать надо своевременно.

– Да откуда ты знаешь, трахал он ее или нет?! Или ты реально думаешь, что тебе кто-то такие вещи докладывать должен? – расхожусь я, треская на эмоциях дверцей железного шкафчика так, что в ушах звоном фонит. – Секс, боль, любовь… Это, мать твою, не всегда связано. Бывает нормально. Эксперт, блядь.

Тоху мой радиационный выброс не особо впечатляет. Непробиваемый индюк скрещивает руки на грудачине и нагло закатывает глаза.

– О, да ты, родной мой, как я погляжу, уже конкретно так ебу дал…

– Ну, дал, и че? – больше отрицать смысла не вижу.

Шатохин сощуривается. В очередной раз взглядом душу мне потрошит. Не знаю, какие, к черту, выводы делает, но спустя долгую паузу совершенно другим, будто сдавленным, тоном задает один-единственный вопрос:

– Не страшно?

То, что Тоха так неожиданно обнажает всю свою суть, толкает меня отставить собственные щиты и маски. Натужно перевожу дыхание, опускаю взгляд, а когда вскидываю его обратно на напряженно ожидающего моей кончины друга, глухо и поразительно искренне признаю:

– Страшно, – чтобы не удавиться первым же глотком воздуха, беру паузу. Вдыхаю и откидываю голову, пока затылок не прочесывает холодный металл шкафчика. Глядя на люминесцентные лампы, медленно моргаю. За ребрами ураган эмоций закручивает. То, что я уже научился понимать. И то, что до сих пор отказывался осознавать. – Страшно, конечно, – с хрипом усиливаю собственное принятие. – Страшно, что с кем-то другим она будет, – допираю, как мне кажется, основное.

Остальные страхи по сравнению с этим ощущаются мелкими искрами, которые больше не способны подорвать меня на основательные действия.

– Так, значит… Прям страшно, что с другим… Прям страшно, пиздец… – отзывается Тоха едва слышно. – Ну, я видел. По верхам понимал. Просто… Хрен знает… – странное дело, но он путается в словах, будто испытывает столь же сильное волнение, как и я. – Ты уже влюблен, да?

Освещение вдруг становится режущим и слепящим, а воздух тяжелым для вдоха, как на вершине горы. Да уж, еблан на Монблан.

Сглатываю. Судорожно вдыхаю. Надсадно выдыхаю. Моргаю чаще.

– Нет, Тох… Это не любовь. Это другое. Сильнее. Я без нее не могу.

***

Домой заезжаю, только чтобы переодеться. Однако Мирослава с порога с долбаным жульеном привязывается. Трясется вся, едва слезы не льет, что мать ее сожрет, если я не пожру – такая вот, блядь, злоебучая тавтология.

– Да не голоден я, – отмахиваюсь до последнего. – Скажи, что поел, а сама домой забирай. Своих покормишь.

– Вы что? – задыхаясь, за сердце хватается. – Людмила Владимировна меня через секунду раскусит! И говорить что-либо бесполезно будет…

– Блядь… – раздраженно роняю я. – Жульен в булке?

– Естественно, – расплывается в знакомой мне с детства улыбке. – Как вы любите.

– Ладно. Накрывай по-быстрому. Я переоденусь и спущусь.

Так и получается, что в клуб, где Соня празднует с друзьями свой день рождения, я приезжаю значительно позже того времени, к которому планировал появиться. Вхожу в здание, и меня вдруг накрывает сумасшедшими волнами воспоминаний.

Полумрак. Гогочущая громче музыки толпа накидавшегося до усрачки дурачья. Четкий силуэт свободно и грациозно танцующей в одиночестве девушки.

В подсознании срабатывает какое-то щекотливое и паркое узнавание.

«Это нереально. Ее не может здесь быть», – твержу я себе.

Но за грудиной уже встает пылающий факел размером с гору Арарат.