Эдна Ли - В паутине дней
Шли дни, унося с собой свежие мартовские ветры, смягчавшие неумолимую жару, и я, работая столько же, сколько и раньше, не находила ответов на вопросы, которые бродили во мне как свежие дрожжи; даже тошнота, нападавшая теперь на меня по утрам, не могла удержать меня от работы, хотя часто я ощущала, что теряю контроль над собой и начинаю бранить и распекать негров в приступе отчаяния. Они становились угрюмыми и упрямыми, когда я вмешивалась в работу, которую, как мне казалось, они выполняли так бездумно, подгоняя и ругая их, потому что все во мне переворачивалось от слабости. Однажды вечером, когда я, с трудом заставив себя переодеться в батистовое платье в цветочек, спустилась к ужину и сидела над своей тарелкой, с отвращением вдыхая запах пищи, Руперт окинул меня внимательным взглядом. Он спросил:
– Почему ты такая бледная, Эстер? Ты сейчас опять упадешь в обморок?
– Нет, нет, Руперт, – поспешно выдавила я, – это свечи так бросают на меня тень.
Сент-Клер неторопливо повернулся в мою сторону:
– Когда это Эстер падала в обморок?
Руперт разговорился:
– В тот вечер, когда рис мешали с глиной. И Стелла еще сказала, что это Таун заколдует Эстер, как она заколдовала маму. Папа, значит мама умерла из-за Таун?
Над комнатой нависла тишина. Затем Старая Мадам наклонилась через стол и стукнула Руперта по пальцам своей вилкой.
– Замолчи, мальчишка, – скомандовала она. И потом с заискивающим сочувствием обратилась ко мне: – Вам нехорошо, мадемуазель?
– Со мной все в порядке, – коротко бросила я ей, так как заметила, что глава стола, Сент-Клер, все еще пристально смотрит на меня и – хотя это могло и показаться мне – на губах его ироническая усмешка; но он лишь пожал плечами и поднялся:
– Если вы и дальше будете столько работать… – бросил он через плечо, выплывая из столовой.
Но Старая Мадам была подозрительно заботливой:
– Мой сын прав, мадемуазель, вам нельзя перенапрягаться. Погода! Жара! Болотная лихорадка!
Наверное, надо сказать Марго, чтобы она повесила москитные сетки пораньше в этом году, говорила она. Вин сказал, что на острове Батлера один негр умер от (голос ее упал до испуганного шепота) желтой лихорадки… Видела ли я когда-нибудь дочь Пирса Батлера? Она с отцом пытается работать на своей плантации вместе со свободными неграми. Знаю ли я, что ее мать, та самая пресловутая Фанни Кембл – такая глупая чувствительная женщина, – но теперь ее дочь, говорят, она совсем другого сорта – голый практицизм…
Чтобы не слышать этого утомительного монолога, который не прекращался, когда мы вышли из-за стола и прошли в гостиную, я пораньше увела Руперта спать. Затем, придя в свою комнату, разделась, вымылась холодной водой и надела прозрачную ночную рубашку, которую Тиб положила мне на кровать. На расчесывание волос у меня уже не было сил, поэтому я просто вынула шпильки, которые держали узел, распустила волосы по плечам и поскорее упала в кровать. Когда я расслабилась на прохладных простынях, приступ тошноты стал утихать и потом исчез.
Почти неслышно вошла Тиб и остановилась, глядя на меня:
– Вас тошнит, миз Эстер?
– Просто устала, Тиб.
Она бесшумно прошла по комнате, затушив свечи, и, оставив одну на ночном столике, погрузила комнату в тень. Затем подошла ко мне с щеткой для волос в руках.
– Лежите 'десь так и о'дыхайте, миз Эстер. Я ра'чешу вам волосы.
Я закрыла глаза, пока она расчесывала мои волосы, успокоенная ритмичными движениями ее тоненькой руки, вспоминая, как когда-то Лорели лежала на этой кровати, а я расчесывала ее волосы. Той ночью они, как золотое покрывало, лежали на подушке – а наутро, мокрые, прилипли к ее тонкому лицу.
Тиб сказала негромко:
– У вас'же чудесенные волосы, миз Эстер, а раз так – зачем вышло, что вы их носите так просто сделанными?
Ее "зачем вышло" словно повернуло время вспять, я увидела себя в сиротском приюте, в пустынной маленькой часовне серым ранним утром…Я увидела классную даму (дородную чернобровую женщину с усиками над верхней губой), услышала ее суровый голос, который грозно предупреждал, что красота – это грех, а украшать свою внешность – значит служить сатане… Ее глаза, как черные льдинки, переходили с одной из нас на другую, и мы дрожали в своих самодельных платьицах и тяжелых башмаках, с затянутыми на затылке косами. Сейчас при этих воспоминаниях я вздохнула. Ее поучения упали на благодатную почву: никогда я не могла, вплетая ленту в волосы, избавиться от чувства вины; однако, лежа здесь и наслаждаясь покоем и расслабившись, я думала: показались бы Руа мои распушенные волосы "чудесными"?
Вскоре я сказала:
– Хватит, Тиб. Тебе пора спать.
Она бесшумно вышла из комнаты, и я лежала, глядя на тени, которые пламя свечи рисовало на потолке, нежась в тишине и сонно думая; "Сегодня я буду спать хорошо".
Но мысль эта была преждевременной. Я вдруг села прямо, и слабость тут же навалилась на меня. Я услышала, как дверь в башне открылась и потом закрылась, и почти тут же отворилась дверь моей спальни, чтобы впустить Сент-Клера в его ночном халате. С порога он окинул меня прищуренным, испытующим взглядом:
– Значит, вы больны?
Я потянулась за халатом, который лежал в ногах кровати, и натянула его на плечи:
– Я совершенно здорова.
Он подошел к кровати, протянул белую руку.
– Почему вы никогда не позволяли мне увидеть ваши волосы такими? – спросил он, но спокойствие в его голосе не обмануло меня. Неожиданно он погрузил свою руку в мои волосы, которые были рассыпаны по плечам.
Я торопливо подхватила их обеими руками и разделила, чтобы причесать.
– У меня болела голова. – Я посмотрела в неподвижное лицо с вызовом: – И я устала.
Он смотрел на меня сверху вниз и сначала ничего не сказал. Затем, однако, он произнес тихим грудным голосом, который всегда означал, что он злится:
– Интересно, сколько, по-вашему, я буду с этим мириться?
– Мириться с чем? – решительно спросила я.
– С тем, что со мной обращаются, как с испорченным мальчишкой, когда я прихожу к вам.
Я продолжала смотреть на него.
– В конце концов, – продолжал он, – вы моя жена. Я имею определенные права и рассчитываю, что вы любезно предоставите мне возможность пользоваться ими.
Я заколола волосы и, сунув руки в. рукава халата, встала:
– Даже если я и ваша жена, – сказала я небрежно, – ваша преданнейшая жена, ведь могут быть моменты, когда ваши "приходы", как вы это называете, не очень уместны. – Я старалась говорить поприветливее. – Вы хотели со мной поговорить о чем-то? – спросила я.
– Да.
Я указала ему на стул напротив:
– Тогда располагайтесь. – Он, как всегда, неторопливо повернулся к стулу и сел.
