Вера Колочкова - Марусина любовь
– Ники… Никита… Что это… Что она говорит? – прохрипела наконец Ксения Львовна, тыча в лицо Марусе пальцем, как слепая. – Останови ее, Никита…
– Мам… Ты, главное, не волнуйся, ладно? Я так решил, мама, – достаточно твердо проговорил Никита, чего от него Маруся даже и не ожидала. – Так нужно, мам. И тебе, и мне нужно. Не обижайся. Я буду тебе звонить… И ты к нам в гости приедешь…
– В гости? Я – в гости? К тебе? – медленно повернулась она к сыну. – Ты что говоришь, Никита? Опомнись… Ты пьян, что ли? Я – и в гости…
– Ой, а что тут такого-то? – снова встряла меж ними Маруся, потихоньку оттирая Никиту к раскрытой двери. – Все матери к сыновьям да к невесткам в гости ходят! И ничего! И живут себе распрекрасно! И вы к нам будете в гости приходить, как все… Пойдем мы, Ксения Львовна! Уж простите меня, коли что не так делала…
Наклонившись, она подхватила один из чемоданов, сунула Никите в руку и подтолкнула его к порогу, тут же шустро потянувшись за другим. Но распрямиться она не успела – Ксения Львовна что есть силы оттолкнула ее к стене, и, не удержавшись на ногах, Маруся пребольно въехала плечом в острый угол стоящего в углу прихожей витого чугунного столика – непонятно для какой цели вообще предназначенного.
– Нет! Нет, Никита! Ты не посмеешь! Ты же знаешь, я не смогу… Ты же знаешь, я сразу умру, Никита! – тут же мертвой хваткой вцепилась Ксения Львовна в рукав сыновней куртки. – Я никуда тебя не пущу! Я умру, умру…
– Мама! Успокойся, пожалуйста! Я решил, я уйду сегодня, мама! – отчаянно попытался освободить свою руку Никита, глядя на нее со смесью любви, жалости и сыновнего искреннего отчаяния. – Ну прошу тебя, успокойся, не мучь меня, мама…
– Да это же ты, ты меня мучаешь, сынок! Я и впрямь умру, если ты уйдешь!
– Ой, да не помрете вы раньше времени, Ксения Львовна… – с досадой проговорила Маруся, морщась и потирая ушибленное место. – Хватит помирать-то… Десять раз уж пообещали – все умру да умру… Отпустите его, пойдем мы…
– Уходи! Ты уходи, ради бога, куда хочешь, а он никуда не пойдет! – визгливо закричала Ксения Львовна в сторону Маруси, оседая всем телом на Никитиной руке. – Уходи, неблагодарная ублюдочная девка! Не смей трогать моего сына! Никита… Мне плохо… Я умру сейчас…
Она и впрямь стала задыхаться и бледнеть, и даже что-то хрипло забулькало у нее внутри, как булькает уставший кипеть на плите чайник. Маруся смотрела на нее во все глаза не узнавая – та ли это милейшая Ксения Львовна, которая всего три месяца назад шаловливо-нежно всплеснула ручками, встречая ее в дверях ласковыми словами: ах, прелесть какая… Вздохнув и поведя ушибленным плечом – которое, надо сказать, болело изрядно, – Маруся шагнула к ней и стала решительно отдирать сухие пальцы, вцепившиеся мертвой хваткой в сыновнюю руку. Она, между прочим, тоже не из слабеньких… Уж силушки природной ей не занимать, если на то пошло! Чтобы вымя коровье тягать, сила в пальцах большая требуется. Это тебе не кнопочками телефонными забавляться… Так… Ты сопротивляешься, а мы тоже поборемся… Зубы сожмем, летящие изо рта вместе с брызгами слюны оскорбления выслушаем, но поборемся…
Извернувшись, она освободила-таки Никитину руку от мертвой материнской хватки, вытолкнула его боком на лестничную площадку и, успев подхватить чемодан, захлопнула дверь перед самым лицом Ксении Львовны. Потом, подхватившись, торопливо побежала вслед за мужем вниз по лестнице. Машину они поймали на выходе со двора – бежевая старенькая «шестерка» остановилась на Марусино призывное голосование, шустрый мужичок подскочил со своего водительского места, услужливо распахнул багажник. И только усевшись рядом с Никитой на заднее продавленное сиденье, она почувствовала, как сотрясает его крупная нервная дрожь. Взяв его большую руку в свои ладошки, она сжала ее сильно, потом осторожно глянула ему в лицо. Было оно бледным, глаза смотрели куда-то вдаль и вперед, не мигая.
– Ну как ты, Никит? Плохо тебе, да? – спросила она осторожно.
– Да нет, ничего. Помолчи, Марусь. Пожалуйста. Вытащи лучше мобильник из моего кармана, звонит кто-то…
Ну кто еще мог звонить ему на мобильник? Конечно же светящееся голубое окошечко выдало один только призывный знак – «мама»… Нажав на кнопку отключения, она пропихнула аппарат обратно в карман его куртки, откинулась в уголочек, стала смотреть на косые тоненькие пунктиры дождя на стекле. Вот тебе, Маруся, и вся благодарность… Помолчи, главное… А она что, она и помолчит… Подумаешь! Хотя и не обижалась она конечно же по большому счету. Так, поворчала немного внутри себя. Погоди, мол, еще и не то сейчас от меня услышишь…
– Ты что, обиделась? – вскоре тронул Никита ее за плечо. – Не обижайся, Марусь. Ты пойми…
– Ой, да ладно! Все я понимаю! И вовсе даже не обиделась, еще чего…
– Нет, я правда тебе благодарен! Очень благодарен, поверь! Сам бы я точно не смог… Вот понимаю, что по-другому нельзя было, а только мать все равно жалко…
– Ну, так это и нормально, что жалко, – не поворачивая от окна головы, грустно произнесла Маруся. – Матерей надо любить и жалеть в любом случае… На то ты и есть ей родной сын, чтобы любить и жалеть! – пожала она плечами, продолжая вглядываться в мокрое от дождя окно. – Я тоже свою маму люблю и жалею. Смотри, как быстро доехали! Сейчас повернем направо и во двор уже въедем…
– А кстати… Как ты узнала, что квартира освободилась? Ты там была, что ли? И ключи уже у тебя…
– Потом расскажу, Никит! Как-нибудь потом, если вообще получится… – грустно усмехнулась она, выходя из машины. – Забирай вещи, пошли в новую жизнь, в самостоятельную…
Квартира встретила их настороженно, будто присматриваясь к новым своим хозяевам. Было слышно, как звонко разбиваются капли воды из крана о железную раковину на кухне, как скрипят дощатые старые половицы под ногами.
– Да… Как давно я здесь не был… Целую вечность… – тихо проговорил Никита, останавливаясь посреди комнаты. – Здесь все как тогда, при бабушке, было… И даже мебель та же…
Вздохнув и оглядевшись грустно, он уже более уверенно прошел на кухню, попытался закрутить кран, но он и не подумал поддаться его хозяйской руке, продолжая звенеть режущей слух капелью.
– Сантехнику менять надо, – произнес он деловито, оборачиваясь через плечо к стоящей в кухонном проеме Марусе. – Завтра же зайду в магазин, присмотрю что-нибудь. И ремонт надо делать… А окно какое пыльное, посмотри! Как же они тут жили, даже окно не удосужились помыть… Ничего, это мы все сделаем, все устроим! Правда, Марусь? – снова обернулся он к ней, радостно улыбаясь. – Господи, даже не верится…
Развернувшись, он так же деловито прошел по коридору в сторону совмещенного, по всей видимости, санузла, и, застыв в проеме, долго рассматривал его содержимое, и покачивал головой сосредоточенно, будто прикидывая что-то в уме. Потом пробормотал себе под нос:
