Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна

Рита пожала плечами:

— Это благоприобретенное качество. Полезно для работы, а значит, для жизни.

— У тебя в городе нет никого из родных?

— Нет. Родственники матери есть где-то в Сибири. Но у меня никакой с ними связи. Впрочем, как не было и у нее, — пояснила Рита.

— Ну, пока. — Он наклонился и чмокнул ее в щеку на прощание. — Ванечка, желаю успехов!

Ванечка что-то буркнул в ответ, занятый своим Изей.

— Вот камень, который ты мне привез, — сказала Серафима Андреевна, как только Саша переступил через порог. — Здравствуй, Шурик. — Глаза ее радостно блестели. — Я завтра же отнесу его к ювелиру. — Она шумно дышала. — Все, теперь я верю, что удача меня не обойдет.

— Удача?

— Но ведь если потерять талисман…» А изумруд — это мой камень.

— Значит, ты его потеряла, да?

— А Ванечка его нашел. Он сказал, что…

Саша снова пытался соединить что-то такое, что вертелось в голове, но никак не мог. Виля… Изумруды… Ребенок. Возраст мальчика! Ванечке столько, сколько могло быть Вилиному ребенку. Рита жила на Чукотке. Это тоже Арктика… Того мальчика увезли на Большую землю…

Внезапно Решетников похолодел.

Неужели?…

— И знаешь, Шурик, — сама того не подозревая, подлила масла в огонь Серафима Андреевна, — я не могу тебе передать… — Она пожевала губами, потом сморщилась, будто на язык попал лимон. — У меня возникло чувство…

— Чувство? К кому-то? К кому же? Не скрывай, Серая Фима, — ехидно сказал Саша.

— Кто-о?

— Серая Фима, вот ты кто.

— Почему? — Она непонимающе свела брови.

— Потому что твой друг Ванечка называет тебя так.

— Ох! — Она всплеснула руками. — Ну какой сообразительный!

— Ладно, не увиливай, матушка. К кому у тебя чувство? Неужели сосед по даче может рассчитывать…

— Прекрати! У меня был один мужчина на свете, и так будет до конца дней.

— Ая-я…

— Ты не мужчина.

— Вот как? — Саша вскинул брови.

— Ты сын. Ты мужчина… многих женщин.

Саша ехидно сощурился.

— Только, чур, не обзываться.

— Слушай, ты меня совсем запутал.

— Ладно, давай распутаю. Ты начала говорить, что у тебя возникло чувство, — напомнил ей Саша.

— Да, у меня возникло странное чувство, что Ванечка похож на человека нашей породы! — заявила Серафима Андреевна.

— Какой — нашей?

Саша сделал вид, будто не понимает. Хотя он при первых же словах матери ощутил странную слабость, которая наваливалась на него. Если он и мог еще заставить себя сомневаться в том, что, может быть, у Вили был не его ребенок, то мать… мать своими словами выбила у него зыбкую почву из-под нот.

— А в чем именно это выражается? Что ты такое в нем заметила?

Серафима Андреевна секунду молчала, потом откашлялась.

— Это… нечто неуловимое. Сходство в жестах, в движениях, во вкусах, наконец. — Она улыбнулась. — Как-то раз я чуть не назвала его Шуриком, поймав твой детский жест. Я все так хорошо помню, оказывается, хотя думала, что совсем забыла за столько-то лет. Шурик, тебе ведь уже больше тридцати. Ты хоть сам-то понимаешь? — Серафима Андреевна подняла на сына изумленные глаза. — А я никак не могу понять. Удивительно, верно?

Саша кивнул, а потом попытался ухватиться за соломинку, которую ему услужливо подбросил опасливый разум пожившего на свете мужчины. Такому для спокойствия всегда хочется оставить все так, как есть.

— Но разве он не похож на Риту? — спросил Саша.

— Похож и на нее тоже. Чем-то. Он русоволосый, белокожий. Он копирует ее жесты, интонации, что естественно для ребенка, который живет с матерью. Но откуда у него изумрудного цвета глаза?

— От отца, наверное.

Серафима Андреевна нахмурилась и решительно заявила:

— Я спрошу у нее как-нибудь.

— Мама! Это же неприлично, в конце концов. А если… Она сначала открыла в изумлении рот, а потом: громко захохотала.

— О, наконец-то! Мой сын произнес несвойственные ему слова! Я думала, что ты уже забыл о том, что существует такое понятие, как неприлично!

— Ма-ама, ну неужели я такой плохой… — Саша в угоду матери по-детски выпятил нижнюю губу и потянул ее двумя пальцами, большим и указательным.

— Вот! — Мать торжествующе подняла указательный палец вверх и осуждающе погрозила, как в детстве. — Именно так Ванечка и делает.

— Многие дети так делают. — Он отдернул руку от губы, осуждая себя за то, что сам дал матери повод продолжить разговор, который волновал все больше и больше, вышибал из привычной колеи. Ему всегда так хорошо и безмятежно бывало дома в такие приезды, под родной крышей, под крылом у матери, которая наслаждалась моментом возвращения к хорошо знакомым и любимым материнским обязанностям.

— Вот так именно делают немногие, — ответила мать. — Только ты и он.

Саша молчал. Он теперь не смотрел на мать, он отвернулся к окну и смотрел вдаль. Но ничего не видел.

— Шурик, ты ведь проголодался с дороги. А я тут тебя разговорами кормлю. — Серафима Андреевна повернулась и пошла на кухню.

Саша хотел ее остановить, сказать, чтобы не хлопотала. Что он заезжал к Рите и она его накормила…

Но он промолчал, потом, словно отвечая на какие-то свои мысли, взглянул на часы и кинулся к дорожной сумке. Он задернул молнию, потом снова раскрыл, вдруг вспомнив, что уже кое-что выложил. Потом полез внутрь и принялся перебирать вещи.

Он что-то там искал. А что, интересно, он собирался найти?

Да ясное дело — что! Ответ он искал. Ответ! Он едва не закричал в голос. Ответ ему нужен!

Хватит сомневаться, хватит дергаться, сказал он себе. Надо поехать к Рите и получить ответ. Заставить сказать ему, что все это значит. Он чувствовал нутром: Рита Макеева знает все.

Молния снова взвыла, закрываясь, Саша выпрямился.

А… что потом?

Сказать ей, что это его ребенок и Вили?

Сказать ей, что он заберет у нее Ванечку?

Заберет?

Заберет… Но… Ванечка не вещь. У него есть мать… Теперь это Рита Макеева. Мальчик верит, что она его мать… Да и потом — куда он его заберет?

Саша Решетников давно не курил, но сигареты всегда были при нем — на всякий случай. Он вынул пачку «Данхилла» и пошел на балкон.

Итак, у него есть сын. Это ясно как Божий день. Прелестный мальчик. Похожий на него. Его родила женщина, которую он любил. Этот сын теперь у женщины… которая давно влюблена в него.

Решетников вздохнул, выпуская колечки дыма и испытывая легкое головокружение от приятного, давно забытого аромата.

Не слишком ли он самоуверен?

Не-ет, он знает, что это сущая правда. Потому что только влюбленная женщина смотрит так, как смотрела и смотрит на него Рита. Даже отворачиваясь от него, самодовольно усмехнулся он. Он повидал на своем веку влюбленных женщин, они ведут себя по-разному, но он-то всегда чувствует, кто его хочет, а кто нет.

Она хочет его.

Ну а он?

Он? Саша снова выпустил кольцо дыма, в голове появилась желанная легкость.

Да, хочет. Рита волновала его и раньше, в юности, но всегдашняя настороженность неяркой девочки, ее неуверенность в себе не позволяли приблизиться к ней. Тем более что ему-то было к кому приблизиться. Созревших девочек хоть отбавляй, готовых на все и жаждущих. О настоящей любви он тогда и не думал, им просто владела жажда жизни, жажда обладания женщиной. Он утолял эту жажду всегда, когда подворачивался случай.

Рита по-прежнему была настороженной женщиной, но по-другому. Не потому, что она все еще не уверена в себе, как прежде, напротив, более уверенную женщину поискать. Она чего-то опасалась, сегодня утром он почувствовал это особенно остро, когда заехал к ней.

А в больнице? Она едва открыла глаза и увидела его…

Господи, наконец дошло до Решетникова. Так вот почему она испугалась, что Ванечка… у Серафимы Андреевны.

Что он у них дома. Она боялась, что они уже забрали ее сына, потому что поняли, чей он сын на самом деле.

Он не докурил сигарету и вдавил ее в цветочный горшок.