Татьяна Корсакова - Слеза ангела
Белоснежка сделала нерешительный шаг к столу, подгнившие половицы скрипнули, и она, испуганно вздрогнув, спросила растерянно:
– Где искать?
Если бы он знал, где… Наверное, первым делом надо заглянуть в платяной шкаф, старый, как и все в этом доме, покосившийся от времени, с тусклым, засиженным мухами зеркалом на дверце. В шкафу было пусто, ничего, кроме лохмотьев паутины. А больше и осматривать-то, собственно говоря, нечего. Из мебели в комнате лишь три колченогих табурета, железная кровать с проржавевшей сеткой да самодельная тумбочка, тоже пустая.
Не желая сдаваться, Сабурин заглянул на печь, не без брезгливости порылся в сваленной в кучу старой одежде, не поленился проверить карманы еще, наверное, дореволюционного мужского пиджака – без толку.
– В доме есть подвал? – спросил он, слезая с печи и отряхивая джинсы от вековой пыли.
– Есть подпол, в нем хранили картошку, – Белоснежка пристроилась на самом краешке табурета, на лице ее читалось уныние и безысходность.
– Где этот подпол?
– Вот тут, – она сползла с табуретки, подошла к печи, носком ботинка поддела вделанное в половицу железное кольцо.
Сабурин потянул за кольцо, и половица нехотя поднялась. В подполе было темно, хоть глаз выколи. Сабурин встал на колени, щелкнул зажигалкой и свесил голову вниз. Ничего – ни картошки, ни семейных реликвий.
– Ну что? – послышалось над головой.
– Хоть бы что, – буркнул он.
– А может, проверим чердак?
– Ну, давай, – он не верил, что дневники, фотографии или какие-либо документы могут сохраниться в этой сырости, но не хотел расстраивать и без того поникшую девчонку.
Вход на чердак был из сеней. Сабурин внимательно изучил крепкую с виду приставную лестницу и, ухватившись за перекладину, обернулся к Белоснежке:
– Ты тут пока постой. Я скоро.
Чувствовалось, что ей не хочется оставаться одной, что не запрети он, она бы тут же рванула следом. Но рисковать не стоит, крыша запросто могла сгнить, еще травм им не хватало.
На чердаке царили полумрак и запустение. Сабурин осмотрел сваленный в дальнем углу хлам: две плетенные из лозы этажерки, старый патефон, медный самовар с погнутым боком, прогнившее кресло, кипа изъеденных грибком, почерневших газет – вот и все богатство. Можно спускаться. Он уже поставил ногу на перекладину лестницы, когда снизу послышался радостный крик Белоснежки. С чего бы это она так оживилась?
Девчонки в сенях не было, голос доносился из комнаты. Сабурин переступил порог и удивленно присвистнул. Белоснежка, с ног до головы измазанная в золе, улыбалась ему белозубой улыбкой, прижимая к груди небольшой металлический сундучок.
– Нашла, – она радостно шмыгнула носом, поставила сундучок на стол и сняла крышку. – Я в печке решила посмотреть. А там – это!
Сабурин заглянул ей через плечо – в сундучке лежали связанные капроновой лентой старые фотографии и общая ученическая тетрадь. Больше он ничего рассмотреть не успел, девчонка захлопнула крышку и обернулась. Взгляд у нее был совершенно шальной, точно она только что нашла не старый семейный архив, а как минимум горшок с золотом.
– Поехали! – скомандовала она. – Больше нам тут делать нечего.
Сабурин не стал спорить. Умирающий дом действовал на него угнетающе. Казалось, за те полчаса, что они здесь пробыли, запах сырости и гниения деревянной плоти уже успел въесться в кожу. Интересно, у бабушки Тихоновны есть банька? Вслед за Белоснежкой он вышел на улицу, с наслаждением вдохнул пахнущий травой и дождем воздух, посмотрел в черный провал двери. Воровать здесь нечего, дом запросто можно не запирать, но он все же потратил пять минут на то, чтобы приладить обратно замок. Просто так, из уважения к прежним хозяевам.
Белоснежка уже ждала его у машины, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди сундучок. Короткие волосы, успевшие просохнуть, стояли торчком, и невесть каким чудом выглянувший из-за тучи солнечный луч золотил их, делая ярко-рыжими. Залюбовавшись этаким чудом, Сабурин замешкался, и девчонка недоуменно нахмурилась, запрокинула голову вверх.
– Что там? – спросила она настороженно.
– Ничего, – буркнул он, раскрывая перед ней дверцу.
Солнце снова спряталось, и золотистый нимб над белобрысой головой исчез. Наваждение какое-то…
Всю обратную дорогу Белоснежка молчала и рассеянно поглаживала крышку сундучка, но открывать пока не спешила.
– Как думаешь, это то, что мы ищем? – не выдержал пытки тишиной Сабурин.
– Не знаю, но здесь, – она постучала по железной крышке, – фотографии и дневник моей мамы. – Для меня это в любом случае очень важно. Я же говорила, что дед не мог уничтожить память о ней. Только никак не пойму, почему он спрятал документы в печь? Не слишком подходящее место для тайника, не находишь?
– Думаю, твой дед прятал документы не от людей, а от сырости, – Сабурин потер подбородок. – Ты же видела, во что превращается дом. Еще десяток лет – и от него мало что останется. Не хочешь глянуть, что там? – он кивнул на сундучок.
– Чуть позже, – Белоснежка посмотрела на свои грязные руки, – не хочу пачкать. У нас же еще есть время, правда?
Время? Сабурин нахмурился. Время – понятие относительное, смотря что принимать за точку отсчета. Один из трех отведенных им дней они уже потеряли. Или не потеряли, а потратили с умом – будущее покажет. А пока лично ему страшно хочется выпить, закусить и попариться в баньке, смыть с себя запах старого дома. Такие вот простые, немудреные желания.
Их возвращения ждали. Собачка лаяла не настороженно, а приветственно, над печной трубой многообещающе вился дымок. Сабурин с Белоснежкой еще не успели выбраться из машины, а Тихоновна уже гостеприимно распахивала калитку.
– Вернулись, – она вытерла о передник перепачканные мукой руки. – А говорили, что только к ночи. У меня еще и ужин-то не готов.
– А мы уже управились, – Сабурин открыл багажник и сказал тоном Деда Мороза: – Принимай гостинцы, мать!
Бабулечка заглянула в битком набитое багажное нутро и заохала:
– Да что ж вы столько-то накупили, детки? Да у меня же и денег-то таких нету, чтобы расплатиться!
– А это, Тихоновна, плата за постой и ужин, – Сабурин с кряхтением вытащил мешок комбикорма и спросил весело: – Куда нести-то?
– Ой, божечки! – засуетилась старушка. – Так в дом неси, в сени. Да зачем же было так много покупать? Да как же это?..
– По-другому, мать, не продавали, – он вскинул мешок на спину, протиснулся в узкую калитку.
Следом семенила Тихоновна, под ногами вертелась юркая собачонка, и Сабурин все боялся ненароком на нее наступить.
Наконец он пристроил комбикорм в углу сеней и, потянувшись до хруста в суставах, спросил:
