Сесилия Ахерн - Год, когда мы встретились
– Ты пришел сюда, чтобы я извинилась?
– Нет. Извиниться сам.
Обдумываю все еще раз.
– Как я уже сказала, мы оба были неправы.
Ты внимательно на меня смотришь и, как видно, усиленно мыслишь. Решение принято – ты не станешь заводиться, за что я тебе искренне признательна, хотя, возможно, я и заслужила головомойку. Ведь я была кошмарна.
– Я расстроилась из-за Хизер. Ты подвел ее.
– Очень сожалею. Не думал, что она примет это так близко к сердцу.
– Она не привыкла нарушать обещания. И склонна верить людям. В отличие от меня. Я вообще никому не верю.
Ты киваешь, стараясь это переварить.
– И потом, я же не сказал, что это вообще отменяется, просто объяснил, что в ближайшее время не получится.
– И каковы шансы?
– В данный момент очень хилые, – мрачно говоришь ты.
Мне бы следовало подумать о том, как отразится потеря работы на тебе и твоей семье, а не о Хизер и ее отмененной экскурсии на радиостанцию. Можно говорить о моей повышенной чувствительности в отношении Хизер, но, когда дело касается всех остальных, я совершенно бесчувственна.
– Но из-за того, что ты сказала, я бросил пить.
Изумленно таращусь на тебя. Изумляет меня, что мои слова могли хоть как-то на тебя повлиять, а вовсе не то, что ты бросил пить. Я тебе не верю. Не верю, что ты этого хочешь, и не верю, что сделаешь. Классика жанра, ты – муж, который привычно клянется, что исправится, а меня эти заявления уже не трогают. Странным образом нам с тобой уютно друг с другом.
– Я правда бросил. – Ты верно толкуешь мой взгляд. – Ты была права в том, что сказала насчет детей.
– Я тебя умоляю, Мэтт, – с тоской бормочу я. Ладно, сдаюсь. – Ни в чем я не была права. Я о тебе ничего не знаю. И о твоей жизни тоже.
– На самом деле… – ты умолкаешь, решая, говорить или не стоит, – …на самом деле знаешь. Ты видишь меня каждый день. И знаешь больше, чем кто бы то ни было.
Молчим.
– И меня ты знаешь. – Задумчиво на меня смотришь. – Я думаю, ты считаешь, будто отлично меня знаешь, что, наверное, не совсем так, кое в чем ты ошибаешься. Но тем больше поводов доказать обратное.
– Не надо мне ничего доказывать. – Чем активнее ты меня убеждаешь, тем меньше я тебе верю. Все-таки ты пропащий человек.
– Ну ладно, все равно возьми это, пожалуйста. – Ты протягиваешь мне мятый конверт.
– Мэтт, ты что, до сих пор его не прочел?
– Не могу, – тихо говоришь ты. – Не хочу знать, что там написано. Не могу я.
– А она с тобой по-прежнему не разговаривает?
Ты качаешь головой.
– Потому что все, что она хочет сказать, она написала в этом письме, а ты его даже не открыл! Не понимаю тебя.
– Ну прочти мне его тогда.
– Нет! Черт тебя побери, сам читай. – Швыряю письмо на журнальный столик.
– А вдруг там написано, что она никогда не вернется?
– Хотя бы будешь об этом знать. Вместо того чтобы… маяться в ожидании.
– Я не маюсь. Уже нет. Я хочу ей доказать.
– Что доказать?
– Что я – это я.
– Думаю, ты уже это сделал. Потому-то она и ушла. – Я отчасти шучу и жду, что ты улыбнешься, но ты серьезен.
Вздыхаешь. Смотришь на письмо, и я думаю, что наконец сумела до тебя достучаться. Ты берешь конверт и встаешь. Кладешь его в вазу.
– Пусть здесь будет, с лимонами.
Улыбаюсь, радуясь, что ты этого не видишь.
Возле твоего дома останавливается машина.
– У тебя гости. – Слава богу, наконец этот разговор закончится и ты уйдешь. У меня кружится голова, а в желудке тост бултыхается на волнах водки с клюквенным соком, и я сомневаюсь, что им хорошо вместе.
Ты разглядываешь машину, стоя у окна. Руки в карманах, лицо хмурое. А все же ты хорош собой. Не старый, немного за сорок, в этом возрасте многие мужчины отлично выглядят, но ты сохранился вопреки своему образу жизни, работе по ночам, алкоголю и адской смеси из транквилизаторов, снотворного и что ты там еще принимаешь. На твоей внешности они отразились куда меньше, чем могли бы.
– Не думаю, что это ко мне, – говоришь ты. – Он просто сидит в машине.
– Почему бы тебе не пойти работать на ТВ? – вдруг спрашиваю я. – Обычно успешные диджеи, с такой аудиторией, как у тебя, и таким количеством фанатов, переходят в телевизор, а сейчас я неожиданно поняла, что ты к тому же отменный красавец. В ящике это высоко ценится, не меньше чем мозги, а зачастую и больше.
– Я работал. – Ты оборачиваешься ко мне, удивленный не меньше моего, что я задала тебе вопрос о твоих планах, о работе. – Пять лет назад я вел ток-шоу в ночном эфире, тоже дискуссионное, как на радио. Оно выходило по средам, в полдвенадцатого.
Ты так смотришь, как будто мне это должно быть отлично известно, но я отрицательно качаю головой.
– Круглый стол, эксперты, приглашенные гости, темы, которые мне интересны… все вроде точно так же, но разговора не получалось. Я оттуда ушел. По ящику ничего сказать нельзя. Нет той свободы, что на радио.
– Мм, типа предновогодних оргазмов в прямом эфире.
Ты вздыхаешь и снова садишься в кресло.
– У меня есть друг. Назовем его Джои.
– Или назовем его Мэтт?
– Нет, это не я. – В данном случае я тебе верю. – Однажды Джои говорит мне, что у них с женой проблема. Восемь лет женаты, а детей нет. Мы с ним пьем пиво, и после очередной пинты он раскалывается. Признается, что изображает перед женой оргазм, когда они трахаются. Раньше я такого не слышал. В смысле про мужчин. Когда притворяется женщина, никакой беды нет, но совсем другое дело, если двое хотят иметь детей, а мужик боится признаться, что не кончает. Он загнал себя в ловушку, понимаешь? Она проверилась, сдала анализы, у нее все в порядке…
Ты так это рассказываешь, что прям заслушаешься.
– В общем, она говорит ему, иди теперь ты проверься. Он ни в какую, дескать, я знаю, у меня все прекрасно. Понятно, ему хочется в это верить. В итоге вместо того, чтобы признать, что он бóльшую часть времени притворялся, и, может быть, что-то поменять, попробовать что-то новое в койке, он ей заявляет, что вообще не хочет детей. Притом что он их очень хочет, но, видишь, запаниковал, не нашел другого аргумента. Кончилось тем, что они развелись. А все потому, что он ей не смог рассказать правду. – Ты качаешь головой. – О таких вещах стоит говорить в прямом эфире.
– Да, пожалуй.
Лично я не особенно жаждала бы услышать, как несколько человек орут и спорят об этом посреди ночи, а еще куча страждущих названивает в студию, чтобы, прорываясь сквозь помехи, поведать свою историю. Но идею я уловила.
