Кэрен Бришо - Как бы нам расстаться
Он отдернул голову от моей руки.
Я положила руку себе на внутреннюю сторону бедра.
— Здесь очень горячо, — сказала я.
— Джо-на, — донесся голос его матери снизу. Стены дома содрогнулись, как будто что-то упало, и по лестнице прокатилось ее сдавленное «Черт!»; сразу вслед за этим раздался звук стекла, бьющегося о твердую древесину и разлетающегося в пятидесяти разных направлениях.
— Тебе лучше уйти, — сказал Джона и поднялся с кровати. — Похоже, сегодня она слишком рано начала.
Его голос заставил меня вздрогнуть. Может быть, потому, что мне уже тринадцать и я поняла, что окружающий мир гораздо больше глобуса в школьном холле…
— А ты как же?
Он улыбнулся:
— Без проблем. — Но кожа у глаз в складочки не сложилась.
Я сажусь и прикидываюсь, что не вижу, что глаза у Джоны не улыбаются. Перегнувшись через стол, я забираю у него кофе и делаю несколько глотков горячего напитка, одновременно рассказывая ему, зачем звонила Джина.
— А почему она хочет приехать сюда? — спрашивает Джона.
Я закатываю глаза.
— Она же живет с моей матерью.
Уголок рта у него подергивается.
— И что с того? Я ее ни в чем не обвиняю, просто спрашиваю.
— Она говорит, что ненавидит маму и папу и что она и какой-то парень, которого зовут Дилен, приедут сюда. Индия меня убьет.
— Может быть, мне забрать твои компакты? — спрашивает он, весь воплощенные забота и сочувствие.
— Нет. Я завещаю их моргу, вместе с твоими органами. — Я прижимаюсь лбом к столу. — Не хочу я быть матерью, — говорю я.
— Ей же шестнадцать, — говорит Джона. — Ты уехала, когда тебе было семнадцать. У тебя здесь никого не было, а ты все-таки устроилась. И не думаю, что ей нужна мать.
— «Ты была у меня», — начинаю подпевать я, но потом замолкаю. — Надоела мне эта «Сторожевая башня», — говорю я вместо того, чтобы продолжать петь. — У Майка опять облом?
Джона откидывается на спинку стула, молча давая понять, что признает мое право на некоторую свободу в том, что касается игры под названием «Мама Джины».
— Я сам брал кофе, — говорит он. — С ним не разговаривал.
— Я хочу пива, — говорю я и выскальзываю из-за стола. — Принести тебе еще кофе?
Он протягивает мне свою чашку.
Никогда не давала себе труда спросить у Джонза, почему он такой трезвенник. Я не видела, чтобы его мать пила что-то, кроме воды из водопроводного крана. Думаю, что единственным намеком на «что-то другое» был звон разбитого стекла в то жаркое лето и небрежное Джонино «Сегодня она рано начала». Но спрашивать я никогда не спрашивала. Глядя сверху вниз на пустую чашку из-под кофе, я думаю, не является ли это знаком того, что мы с Джоной не так уж сильно связаны. Ну, то, что я его не спрашиваю об этом…
Джонз наблюдает за мной с таким же пристальным вниманием, с которым разглядывал ту картину, на которой был изображен старый орех с глазом. Или с ухом? Меня это нервирует, поэтому, чтобы он ничего не подумал, прежде чем отойти, я пожимаю плечами и улыбаюсь ему.
— Привет, Майк, — кричу я лохматому парню за стойкой. Мотнув головой, он откидывает волосы назад через плечо и кивает, давая понять, что услышал мое приветствие, заглушаемое исступленным пением Джимми Хендрикса. Майк напоминает мне одного из средневековых аскетов, которые прятались от мира в пещерах Святой Земли. Одного из тех, кто десятилетиями не знал мыла и бритвы. Внешняя сторона вещей Майка не особенно беспокоит. Наверное, этим можно объяснить потрескавшуюся кожу на диванах Клуба и стены, состояние которых не выдерживает никакой критики.
— Опять «Сторожевая башня»? — говорю (кричу) я, протягивая ему чашку Джонза и показывая на кран, прежде чем поднять один палец.
Наливая мне стакан пива, Майк качает головой:
— Сбежала ведь, с моим лучшим другом.
— Ну, значит, он не был твоим лучшим другом, — говорю я.
Он смотрит на меня так, как будто эта мысль ему в голову еще не приходила.
— Пожалуй, ты права, — говорит он, ставя пиво на угол стойки. — С кофеином или без?
— С кофеином.
Поставив рядом с пивом кофейник, он упирается своими большими руками в прилавок.
— С тебя два пятьдесят. В том числе и за ту чашку, которую взял твой дружок, когда я отвернулся.
Он говорит это с улыбкой. Кофе в Клубе бесплатный. Майку просто нравится неназойливо подчеркивать это. Бесплатный кофе — это старая традиция в таких пивных. Хотя многие новые клубы, ну, те, где разноцветные огни и слишком много телевизоров, не особенно беспокоятся о старых традициях. Вот в «Старбаксе», например, за чашку кофе берут больше, чем в других местах за порцию виски высотой в два пальца. И пошли они, эти традиции, сами знаете куда. Но Майку традиции нравятся. И нравится подчеркивать, что традиции ему нравятся.
— Спасибо за кофе, — улыбаясь говорю я и расплачиваюсь за пиво.
Он засовывает доллары в выдвижной ящик кассы.
— Не слишком громко? Может, сделать потише? — спрашивает он, показывая себе за плечо, на проигрыватель.
Это что-то новенькое. Майк всегда заканчивает разговор после намека на бесплатный кофе. Несколько раз я моргаю, потом смотрю на проигрыватель и на пляшущие зеленые огоньки небольшого индикатора громкости. Джимми Хендрикс тонет в визге и зубовном скрежете гитарных струн.
— М-м-м… Да. Неплохо бы.
— Может… — Он рывком опускает голову. — Может, что-то не так?
Я нагибаюсь, чтобы видеть его лицо. Оно все красное.
— Майк, ты всегда ставишь Хендрикса, когда от тебя уходит девушка.
— Да, но…
Я перегибаюсь через стойку и стаскиваю со стеллажа диски «Блюзовой коллекции».
— Поставь вот эту, — говорю я, показывая на первую песню.
— Билли Холидея? — спрашивает он. Потом смотрит на название и улыбается.
Неся кофе и пиво, я возвращаюсь к своему столику, а Билли Холидей начинает петь про то, как девчонка «все испортила, и ничего хорошего в этом нет».
Джонз пристально смотрит на меня.
— Фея, где твоя волшебная палочка? — спрашивает он меня.
Согнувшись пополам, чтобы залезть в наш отсек, я смотрю поверх столиков в сторону Майка — как раз вовремя, чтобы увидеть, как он опять опускает голову и краснеет. Затем он принимается неистово возить тряпкой по стойке с почти религиозным фанатизмом.
— Это что, та штуковина, с помощью которой исполняются добрые и злые желания? — спрашиваю я Джону. — Может быть, она мне скоро понадобится, когда он опять будет ставить Джимми Хендрикса.
— Тогда тебе не придется целовать его, желая спокойной ночи, — отвечает он.
— Кого, Джимми?
