Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом
В прошлом месяце Парамонов проходил флюорографическое обследование – что-то там стукнуло у издательского начальства, и к их огромному зданию, где трудились редакции десятков научных и научно-популярных журналов, подкатили специальный автобус, через который прогнали всех, бывших в данный момент на работе.
Называется «забота о людях». И не только называется, но именно ею и является: как известно, даже рак не фатален, обнаружь его в начальной стадии.
А вот если в заключительной – очень даже фатален.
Поэтому особо веселящихся на пути во всевидящий автобус среди редакционных сотрудников не было. Но и особо паникующих – тоже. Потому что нормальный человек как устроен: пока не обнаружили, что ты болен, – ты здоров.
Олег Сергеевич же устроен иначе: пока не обнаружили, что он здоров, – он ощущает почти то же, что и те, у кого нашли нечто ужасное.
А настоящий ужас заключается в том, что проникнуть во все сразу кусочки организма никакая, пусть и самая современная, медицина не в состоянии. И если для других это обстоятельство – «презумпция» их полного здоровья (мол, «не пойман – не вор»), то для Олега Сергеевича – ровно наоборот.
С дрожью в коленях – причем не фигурально выражаясь, а прямо. С кружением в голове и горькой сухостью в горле. Весь средоточие того, что в психиатрии называют «панической атакой».
Но вот провели процедуру. Худред Ольга сумела инициировать получение быстрого результата – она, в общем-то, понимала, пусть и не в деталях, что творилось в душе у интересовавшего ее мужчины.
Результат, как и следовало ожидать, был хорошим: на снимке – никаких непонятных затемнений в исследованных областях.
Парамонов сразу воспрял духом – он же не идиот, буквы читать умеет.
И опять не надолго.
Причем снова – по двум причинам сразу.
Первая: а вдруг снимки банально перепутаны? И его, настоящий, как раз и несет на себе в прямом смысле слова черную метку в какой-нибудь самой важной доле легкого.
Вторая причина была даже хуже первой. Безнадежней, по крайней мере.
Потому что с первой еще можно было как-то бороться: например, пересдать анализ. А чтобы мысль об ошибке ушла полностью – пересдать его дважды, причем в разных местах. Раньше, когда Парамонов был моложе, он так и делал, снова и снова проходя через пугающее ожидание, но с тремя одинаковыми результатами в руках уже точно уверившись в отсрочке страшного приговора.
Теперь не делает, потому что испуг ожидания – настоящий, а радость от отрицательного анализа – слишком кратковременная и обманчивая.
Если не нашли опухоль в легком, она вполне может гнездиться в желудке. Или в позвоночнике. Или еще где-нибудь, благо у человека органов до черта, и практически каждый может стать колыбелью его убийцы.
Да и в том же детально исследованном легком эта мерзость все равно может возникнуть.
Не будешь же проверяться каждые три недели!
Короче, человеку с «презумпцией» наличия где-то (неизвестно где!) смертельного недуга нет никакого смысла вообще ходить к врачам. Спокойствия все равно не достичь, а время ожидания результата здорово расшатывает и без того нежелезные нервы.
Вот он к врачам и не ходит. Почти принципиально.
Если не считать походом к врачу сегодняшний эпизод…
5
Еще через полтора часа – неплохой результат для нынешних московских пробок – Татьяна Ивановна подъезжала к отлично знакомому ей подмосковному поселку. Не из тех новостроев, которых за последние годы воздвигли тысячи. В этих, старых, мало того что люди были объединены профессиональной общностью, так еще и друг друга поколениями знали.
Конкретно этот поселок был основан медиками. Землю им выделил то ли Моссовет, то ли еще какая-то структура, но навсегда и бесплатно: в советское время землей открыто не торговали. Строились кто как умел, благо в дачном поселке не было столь жестких ограничений, как в более низких по социальной иерархии – садоводческих.
Здесь и участки были побольше, и дома покрасивее. Хотя, конечно, несравнимо скромнее, чем нынешние новорусские дворцы.
Зато – сосны во дворах. Теперь уже почти вековые. И пока сохранившиеся деревянные, только сильно почерневшие, большие дома, еще с тех, стародачных времен.
Ветер перемен, понятное дело, и здесь порезвился.
Довольно большой дом, построенный покойным отцом Татьяны, пришлось продать: московская однокомнатная квартирка оказалась нужнее.
Дома, построенного отцом Марика – талантливейшим кардиохирургом Вениамином Лазманом, – уже тоже не было на космической карте Гугла. Но Марик и не думал его продавать – и деньги у него всегда были, и квартир московских хватало. Дом был уничтожен самолично Марком Вениаминычем, точнее, нанятыми им таджиками. Что даже послужило причиной маленького домашнего скандала: имеются в виду не трудовые отношения с восточными гастарбайтерами, а слом старого жилища.
Татьяна, тогда еще законная жена Марика, считала, что это свинство – разрушать дом, построенный отцом, при живом его строителе. Она отлично представляла, сколько сил эта стройка стоила Мариковому папаше – при тогдашнем-то всеобщем дефиците! И сколько своих и без того нечастых выходных провел выдающийся кардиохирург с пилой и молотком во все умеющих руках, пока стройка века была завершена.
Конечно, дом получился хоть и немаленький, но – как бы это приличнее сказать – самопальный. С проектом, забацанным по ходу строительства непосредственно на коленке у подрядчика. И с материалами, которые смогли тогда найтись.
Так что теоретически Марик, освобождая ставший бешено дорогим участок от хлама прошлого, был прав. (Отец, кстати, новострой сына всячески одобрил, хоть и уехал на год в Москву, чтобы не видеть гибель своего неказистого детища.) В новом же доме-шале, в котором для него и комната с кабинетом были запроектированы, Вениамин Гедальевич пожить не успел – умер накануне новоселья.
В общем, во всем был прав Марик. Однако именно после истории со старым домом Татьяна ушла, решив больше не мучиться взаимокоррекцией своих и Мариковых взглядов на жизнь.
Марик тогда жутко расстроился, распсиховался даже, в истерике обещав сжечь шале, если Татьяна к нему не вернется. Но Логинова решила: достаточно. Бывшего мужа было, конечно, сильно жалко, однако в его угрозы она не очень верила: попереть против здравого смысла Марик мог только в состоянии аффекта. А этого-то Марк Вениаминович, высокопрофессиональный психиатр, имеющий доступ ко всем самым современным препаратам, наверняка и не допустит. Так что стоять теперь и в самом деле очень красивому шале вечно.
