Эмма Ноэль - Пятьдесят оттенков страсти. История чувственного перевоплощения
— У меня вопрос личного характера, мама, — произнесла я пафосно, вдруг осознав, что до сих пор не протрезвела. — Папа не жаловался на ваш интим?
Она сделала паузу, после чего, вздохнув, предложила провериться у врача.
— Я ведь серьезно спрашиваю, — не унималась я, — он был доволен твоими телодвижениями в койке?
Она театрально вздохнула и кольнула в ответ:
— Теперь я понимаю, почему у вас с Феликсом нет детей!
Я бросила трубку. Говорить с этой женщиной больше не было смысла, потому что дальше нас ждала словесная дуэль и взаимные оскорбления, завуалированные под пространные фразы. Я была совсем одна — это было очевидно.
Я продолжала утопать в луже слез, перебирая детали своей машины-жизни. В памяти обострялись все несовершенства, связанные с бракованными отношениями с людьми, которые были мне дороги. Мне вспомнился один из серьезных раздоров нашей семейной пары. Это случилось через год после свадьбы, к тому времени я уже «подсадила» Феликса на свою собачью преданность и радостно виляла хвостом при каждом удобном случае.
— Ты не солила рис? — раздраженно воскликнул муж и отодвинул тарелку. — Мясо тоже пресное!
— Я прочитала, что соль лучше добавлять после приготовления пищи — так полезней! — улыбнувшись, произнесла я и пододвинула солонку к его тарелке.
— А если ты прочитаешь, что нужно прыгнуть с крыши? Прыгнешь?
Мой муж отказался от обеда и уехал питаться в ресторан. А я, после того как дверь за ним захлопнулась, дала волю чувствам: разбив тарелку об пол, долго собирала мелкие осколки, горько рыдая. Забившись в угол дивана, я чувствовала себя маленьким зайчиком во время паводка, который поджимая дрожащие лапки, боится, что талые воды поглотят снежный островок, а добрый дед Мазай так и не спасет его. По возращении с работы, Феликс наказывал меня молчанием, словно я совершила что-то ужасное, из ряда вон выходящее! Меня тяготила тишина, и я решила сама начать разговор, хотя не считала себя в чем-то виновной:
— Я не думала, что это такая серьезная проблема! Неужели так сложно посолить еду в тарелке?
— Я работаю шесть дней в неделю. Моя жизнь расписана по минутам! Мне так удобно, понимаешь! Я не люблю импровизации.
— Это всего лишь…
— И если тебе сложно поддерживать привычную для меня систему существования — мне очень жаль!
Феликс важно восседал за тяжелым деревянным кухонным столом, отгородившись от меня газетой. Он говорил как бы из укрытия, что очень раздражало. Голос его звучал размеренно, по-барски. Затем, он нервно тряхнул газетой и нарочито погрузился в чтение, дав тем самым понять, что аудиенция закончена. Меня удивляла его надуманная истерия, связанная с такой глупостью, как отсутствие соли в приготовленном блюде. Старание сделать что-то лучше было расценено моим душеприказчиком, как преступление.
— Это абсурд! — пробубнила я еле слышно и отвернулась от сканирующего прессу супруга.
Феликс изводил меня своим молчанием несколько дней — это стало невыносимым. Я почувствовала, что должна сойти с дистанции и сделать паузу, дабы разобраться, как жить дальше. Я собрала вещи и переехала к маме, оставив супруга в компании его принципов. Мы жили раздельно почти месяц. Моя родительница была очень недовольна тем, что я разрушаю семью. Каждое утро начиналось с монотонных речей моей матери о ценности семьи и уважении к тому, кто приносит зарплату, она воспевала Феликса, описывая его достоинства и несуществующее благородство. Я уверена, что моя кровная родственница его любила больше, чем меня. И это не блажь ревнивой и эгоистичной дочурки. Увидев в моей руке чемодан, мать скорчила такое лицо, будто съела полкило лимонов. Мне казалось, будто я открыла дверь морозильной камеры, а не дома, в котором живет родной мне человек.
— И что ты намерена дальше делать? — в голосе ее прозвучал металл. Я не знала ответа на ее вопрос и призналась в этом абсолютно честно, надеясь, что родительская мудрость станет оплотом в этой неразберихе. Она не смотрела на меня, а была сосредоточенна на меленькой чашечке, которую удерживала двумя пальцами. Изящный миниатюрный сосуд отрывался от блюдечка и касался ее рта, затем появлялся звук — мама, нарушая изысканность ритуала, громче, чем это позволяет этикет, отпивала остывший кофе. В это мгновение над вытянутыми губами появилась гармошка из морщин. Она вела себя так, будто находилась за толстым стеклом, ее напускное безразличие задевало. Что эта женщина хотела мне доказать? Чему научить, усиливая напор отчуждения? Закончив потребление вредного для ее давления напитка, она произнесла заключение, видимо осмысливая все происходящее во время маневрирование кофейной чашки между ее губами и блюдцем:
— Я считаю твой поступок ребяческим! Тебе не восемнадцать лет, чтобы раскидываться мужьями!
Я ответила легкой моральной пощечиной:
— Но и не пятьдесят семь, чтобы прозябать в семейном склепе!
Женщина, подарившая мне жизнь, смотрела на меня заледеневшими глазами. Я озиралась по сторонам — мне казалась, что в кухне стало темнее, и температура значительно понизилась. Ее голова была высоко поднята, позвоночник натянут, как струна — она чувствовала себя королевой на троне. Настоящая, добрая, беспокоившаяся о моем здоровье в детстве мама, была погребена за маской величия.
В свое время моя мать выдумала историю о том, что она принадлежит к графскому роду. Высокий лоб и тонкие руки были ярко-выраженными признаками аристократизма — так считала мама. Портрет довершали изысканные манеры и умение себя красиво и изящно подавать. Она пудрила мозги каждому, чей ушной проход был свободен для проникновения ненужной информации. Мать умело сплетала сказки о благородных корнях своего рода и рассказывала их при любом удобном случае. Надо отдать ей должное: выдумщица всегда помнила все, что сочинила и грамотно развивала историю несуществующего прошлого своей семьи. На самом деле все наши предки были обычные крестьяне. Никаких голубокровных ответвлений в древе родословной не наблюдалось. Фантазии мамы забавляли меня. Я, конечно, кивала в поддержку мифов о графском родстве, предполагая, что для нее это очень важно. Но однажды не выдержала и рассмеялась во время очередной байки, в тот момент, когда моя родительница рассказывала о том, что в их семье пару поколений назад было принято ездить на охоту и она до сих пор тешится надеждой восстановить эту добрую традицию. Мы были в гостях у ее приятелей, сидели за столом, поедали кушанья, наготовленные тетей Машей — дородной смешной женщиной, с громким голосом и ласковым взглядом. Я любила бывать в этом доме. Тетя Маша подробно расспрашивала о том, как я живу — о школе, о друзьях, о мечтах. Мои ответы слушала внимательно и совсем не притворялась, что ей интересно. У этой пухлой, безумно обаятельной женщины и ее преданновлюбленного супруга было двое взрослых сыновей. Один из них колесил по стране, продвигаясь в военной карьере, а второй заканчивал институт. Она всегда мечтала о дочке, чтобы учить ее премудростям жизни и делиться опытом. Тетя Маша просила меня заходить почаще, дабы выплескивать нерастраченную любовь, я получала щедрые порции внимания, тепла и заботы. Жаль, что эта чудесная женщина скончалась! В данный момент мне бы пригодился ее совет и поддержка.
