Ольга Егорова - О чем расскажет дождь
Услышав доносящийся из комнаты перебор гитарных струн, замерла на мгновение. Прислушалась…
Вначале аккорды были несвязными, потом постепенно стали выстраиваться в ритмическую цепочку. Ей всегда нравилось звучание гитары, оно будило в душе какую-то смутную и приятную тревогу, волнующее и трепетное ощущение тихой печали, смешанной с радостью. Потом услышала его голос. Замерла с чашками в руках, боясь потревожить.
Сияла ночь, луной был полон сад, лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней…
Голос показался ей необыкновенным. Она даже не поверила сначала — неужели такое возможно, чтобы вот этот неуклюжий и вечно смущающийся от собственной неловкости парень имел такой сказочный голос. Мотив песни был незнакомым, а вот слова она как будто припоминала:
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна — любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой…
— Максим, — окликнула она его уже потом, когда звуки гитары смолкли и в наступившей тишине, казалось, отчетливо слышно, как бьется ее трепещущее сердце.
Он поднял голову и посмотрел на нее молча, без привычной смущенной улыбки.
— Ты потрясающе… Просто потрясающе в самом деле…
— Правда?
— Да. — Она поставила чашки на стол, удивившись тому, что не пролила ни капли. — Я даже не дышала, пока слушала. Ты это сам сочинил?
— Музыка моя. А слова Фета. Есть у него такое стихотворение. Я сделал из него романс.
— Фет… — попыталась вспомнить Алина. — Да, конечно, я это читала… Тебя любить, обнять…
— И плакать над тобой, — закончил он за нее.
В наступившей тишине не чувствовалось напряжения. Какая-то тихая и задумчивая грусть витала в воздухе, заставляя их обоих растворяться в собственном молчании, которое значило гораздо больше, чем слова.
— Ты что-то совсем загрустила, — наконец сказал он, поднимая глаза.
— Немного, — призналась Алина. — Даже не знаю о чем…
— Ну, это ничего. Сейчас мы тебе настроение поправим. Знаешь, ведь гитара — инструмент, регулирующий настроение. Вот, смотри.
Он отодвинул чашку, снова взял в руки гитару, сделал пару проигрышей и начал наигрывать какой-то ритм, показавшийся ей знакомым. А потом вдруг совершенно неожиданно запел:
Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…
Казалось, что так она не смеялась никогда в жизни. Разве только накануне, когда он вышел из ванной, облаченный в ее спортивный костюм, едва прикрывающий коленки. Он хохотал вместе с ней, но настойчиво не бросал гитару, а продолжал сквозь смех бить по струнам и выдавливать из себя слова:
Теперь расплачиваться поздно,
Посмотри на небо, посмотри на эти звезды,
Ты видишь это все…
— Максим, прекрати! Перестань, прошу тебя, я сейчас лопну от смеха! Господи, ну разве так можно!
— В последний раз! — отчетливо закончил он. Еще пару раз ударил по струнам и отложил наконец гитару.
* * *В тот вечер он ушел от нее уже за полночь. Они без конца пили чай, Алина снова настойчиво предлагала грибной суп, как и накануне, но тщетно. Он играл для нее испанские и мексиканские мотивы, перебирая струны с такой потрясающей виртуозностью, что она не могла оторвать взгляда от его пальцев. Пел романсы, по большей части положенные на собственную музыку, пел песни Гребенщикова. Некоторые из них были ей знакомы, и она робко подпевала, стараясь, чтобы голос ее звучал не настолько громко, чтобы стать различимым. Несколько раз они пытались начать занятия. Он объяснял ей устройство инструмента. Алина послушно повторяла: гриф, розетка, головка, подставка, верхняя дека… А потом просила его спеть еще что-нибудь, он пел, заставляя ее снова грустить, снова смеяться. Она опять предлагала ему пресловутый грибной суп или котлеты, он в ответ только мотал головой и принимался рассказывать ей о том, что промежуток между двумя соседними порожками называется ладом.
— Промежуток между двумя соседними порожками называется ладом, — послушно повторяла она и почему-то начинала смеяться, а он подхватывал ее смех.
Он первый случайно заметил, что стрелки часов уже почти соединились на вершине циферблата.
— Алина, знаешь, сколько сейчас времени? Нет, не оборачивайся…
Подчинившись его запрету, она посмотрела в окно. Но густая и непроглядная, беззвездная на этот раз темнота могла означать только одно — на улице вечер. Шесть часов, семь часов, восемь или двенадцать…
— Не знаю, Максим.
— А как ты думаешь?
— Я об этом вообще не думаю, если честно. А ты?
— Я тоже — не думаю…
Они смотрели друг на друга, уже понимая, что думают, наверное, об одном и том же. Только не решались сказать о чем. Ей тогда еще не исполнилось девятнадцати, ему — двадцати…
Они поженились через несколько месяцев. Алина была самой счастливой на свете невестой. В день их свадьбы весеннее солнце было таким горячим и ослепительным — казалось, что оно радуется вместе с ними, что на земле и места не осталось ни для чего, кроме счастья. Оно набухало вместе с почками на деревьях и распускалось первыми прозрачно-зелеными листочками. Это оно, их счастье, растопило зимний лед на Волге и освободило из плена бурные потоки воды, которые неслись теперь с огромной скоростью и шумом, оповещающим весь свет о том, какое оно — счастье. Счастье лучилось во взгляде Алины, в походке, в повороте головы, в голосе, в ее прозрачных слезах, которые увлажнили глаза и потекли солеными ручейками по щекам в тот момент, когда она ощутила прикосновение обручального кольца к тонким пальцам. А когда Максим шепнул ей одно слово — «жена», слезы потекли еще сильнее.
Из Москвы на свадьбу приехали родители. Отец придирчивым взглядом оглядел будущего зятя, задал парочку вопросов с пристрастием и остался удовлетворен. Мама долго наблюдала за женихом и дочерью со стороны и тоже осталась довольна. Не нужно было прикладывать особых усилий для того, чтобы понять — они созданы друг для друга.
На следующий день после свадьбы они уехали вместе с родителями в Москву. Их свадебное путешествие стало продолжением волшебной сказки. Каждый день светило солнце, на небе не было ни одного облака. Они гуляли по улицам, по старому Арбату, целовались, растворившись в шуме весенних вод Москвы-реки. И даже будни, наступившие вскоре после этой поездки, ни капли не омрачили этого счастья. Пока Алина сдавала сессию, Максим полностью лишил ее допуска к каким бы то ни было домашним делам. Будил ее по утрам поцелуем в сонные глаза, приносил чашку кофе и горячие бутерброды с сыром прямо в постель. Сам ходил по магазинам, варил суп, жарил котлеты, гладил белье и даже стирал его, тщательно изучив инструкцию к автоматической стиральной машине. Алина сдала все экзамены на «отлично» и перешла на третий курс юридического института.
