Мариса де лос Сантос - Когда приходит любовь
Когда они стояли у машины, Клэр вынула подарок из пакета. Это был рассказ, который она написала. Она постаралась разгладить смятую обложку.
— Я хотела подарить его маме на Рождество, — просто сказала она.
— Тогда сохрани его для нее, — посоветовал Тео. Он заправил за ухо девочки выбившуюся прядку волос.
— Я сочиню для нее другой. Это тебе и Корнелии. Пополам. Так что тебе придется привезти его, когда будет ее очередь. — Клэр помолчала. — Я думаю, ее очередь придет скоро, верно?
— Ладно. Спасибо. — Тео улыбнулся и отдал Клэр сложенный пополам листок. — Это номер моего телефона. Звони, когда захочешь, договорились?
Клэр кивнула, держа листок обеими руками.
Тео несколько секунд смотрел на дом, потом сказал:
— Клэр, как ты думаешь, ты можешь кое-что для меня сделать?
Клэр даже подпрыгнула. Она сделает все, что угодно.
— Все, все, все, — сказала она.
— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь. И позвони мне, если ты решишь, что Корнелия… если тебе покажется, что Корнелия в беде, обязательно позвони мне. Обещаешь?
— Обещаю, — торжественно произнесла Клэр. Затем быстро, пока она не потеряла присутствия духа, она поцеловала Тео в гладкую смуглую щеку.
Когда они возвращались в машине отца в Филадельфию, Клэр писала в блокноте, а ее отец разговаривал с Корнелией. Сначала они говорили о фильмах, большинство из которых Клэр не видела, затем о поэзии — о метафизиках, о которых Клэр даже не слышала, а потом об Эмили Дикинсон, чье имя напомнило Клэр жужжание мухи на подоконнике, а также об Эдне Сен-Винсент Милли, Одене и других поэтах. Их имена были Клэр незнакомы. Только однажды голос Корнелии стал серьезным и задумчивым.
— Это правда. Я высоко ценю иронию. Иронию и ум. Наверное, с перебором, — сказала она.
— Не волнуйся, — беспечно ответил отец Клэр. — Переоценить иронию и ум невозможно.
— Знаешь, можно, я начинаю думать, что можно. Чем старше я становлюсь, тем больше мне нравится Уитмен.
Клэр вспомнила о человеке, который писал о листьях травы. Еще она вспомнила придорожную площадку для стоянки машин на шоссе в Нью-Джерси. «Праздную себя, себя пою!» — всегда восклицала ее мать, когда они проезжали знак. «Ох, мама, — подумала Клэр, — возвращайся домой».
— Уитмен, может быть, очень умен, — заметил отец Клэр.
— Конечно, — нетерпеливо сказала Корнелия. — Но дело вовсе не в уме. Никто никогда не любил Уитмена за его ум. Все дело в его сердце, его огромной щедрости и его плодовитости как поэта. — Казалось, она была в ярости.
— Думаешь, это большие основания любить кого-то? — спросил отец Клэр, голос которого внезапно стал усталым и расстроенным.
— Мартин, ты не думай… — Корнелия вздохнула. — Меня вовсе не занесло. И я не хочу тебя обидеть. Понятно? Я просто говорю о поэзии. Поэзия иногда на меня сильно действует. Превращает меня в зверя. Ясно? — Она подняла руку, хотела коснуться его колена, потом заколебалась. Он взял ее нерешительную руку и сжал.
— Понятно, — сказал он. — Даже если ты зверь, ты не зверский зверь. — Казалось, он снова повеселел.
«Как мало надо, чтобы порадовать его», — подумала Клэр. Затем записала эту мысль в своем блокноте. И еще: «Ему нужно верить, что она тоже его любит».
Глава 17
Корнелия
Есть в предрассветных часах особая нежность, серо-голубая, одинокая нежность при невероятной тишине. Нежность и одновременно надежда. Так что когда Мартин подошел к моей двери на следующее утро после нашего возвращения в Филадельфию, чтобы попрощаться, у меня не осталось ни капельки злости. И вовсе не потому, что я забыла, как он оставил Клэр в беде, бросив ее на больную мать. Когда я увидела, как он стоит в дверях — лицо бледное, никаких следов утонченности и блеска, — я с трудом его узнала. Впервые я смотрела на Мартина и не видела, насколько он красив. Я только видела, что ничто человеческое ему не чуждо.
Тут из спальни вышла Клэр, и Мартин сказал:
— Доброе утро, ласточка. — И голос у него был таким же, как и его лицо, бледным и печальным. Он протянул к ней руку.
Когда она подошла, он положил ей руки на плечи и поцеловал сначала в макушку, потом в щеку.
— Ласточка, я был не прав, что отказался тебя выслушать, когда ты звонила по поводу болезни мамы. — Он помолчал. Я услышала, как участилось дыхание Клэр.
— Мне очень жаль, что я не выслушал. И не помог. Ты прости меня.
Клэр напряглась, и я почувствовала ее смятение. Ее отец никогда с ней так не разговаривал. Она стояла неподвижно, все еще в пижаме, а я боролась с искушением вскочить, что-то объяснить, снять напряжение. Но я не двинулась. Через некоторое время Клэр смогла кивнуть. Потом сказала:
— Увидимся, когда вернешься, папа. — Она повернулась и пошла назад, в спальню.
Мартин проводил ее глазами и еще несколько секунд смотрел в ту сторону уже после того, как она скрылась. Я не могла ничего поделать с собой, я взяла его за руку. Он повернулся, но не подошел ближе, так что мы стояли, пожимая друг другу руки, как люди, заключающие какое-то соглашение.
— Пока меня не будет, ты будешь думать о нас? Насчет еще одного шанса для меня? — Его голос дрогнул, и этого было почти достаточно, чтобы сломить мою решимость и заставить броситься в его объятия. Почти, но не совсем.
— Мартин, — только и сказала я.
— Я тебя не заслуживаю. Но я хочу измениться, — сказал он.
— А Клэр? — взвилась я. — Ты хочешь стать человеком, заслуживающим Клэр?
— Да, хочу. — Он посмотрел на меня взглядом, в котором мольба смешалась с вызовом. — Ты мне поможешь?
«Нет» казалось неправильным ответом, но и «да» — тоже.
— Пожалуйста, подумай об этом, — сказал он без особой надежды.
— Хорошо, Мартин, я подумаю. — Я вздохнула и сразу же пожалела об этом, потому что вздох мог служить признаком нетерпения и неискренности. Его рука была в моей, была теплой и настоящей, и я чувствовала все ее косточки. Я вспомнила, что сказала Тео, что в наших отношениях с Мартином уже нечего выяснять, и поняла — если не порву с ним, я не смогу притворяться. — Я обещаю. Я над этим подумаю.
Он кивнул, крепко поцеловал меня в губы и ушел.
Тот день прощания постоянно всплывал в нашей памяти. Нам с Клэр требовались часы одиночества, чтобы обо всем подумать, но поскольку мы были вдвоем, мы вели себя очень тихо. Клэр читала и писала в своем блокноте, а я читала, вытирала пыль и мыла кухню. В середине дня я принялась за стирку, и Клэр помогла мне сложить высохшее белье. Я догадывалась, что ей нравится этим заниматься по той же причине, что и мне: свежая одежда, теплая на ощупь, и аккуратные стопки в шкафах. Тем же вечером мы с Клэр отправились к Линни попробовать ее коронное блюдо — пасту с биточками, и позволили ей заполнить наши одинокие сердца своей веселой болтовней и добротой. Линни шагает по жизни твердыми, уверенными шагами, в ее присутствии можно забыть про свои собственные неурядицы, по крайней мере на время. Затем мы с Клэр отправились домой пешком по шумным улицам. И дома сразу улеглись спать.
