Ксения Васильева - Теплый пепел надежд
— А он женат? — вдруг спросила Сонечка.
Федя, по правде, и не знал. Тут была только его мастерская, а жил он в центре, но Федя решил соврать.
— С бабами он не валандается. Рисует. Знаешь, есть такие энтузиасты… Вот он такой. А ты что, замуж за него собралась? Ну ты даешь!
Сонечка смутилась до слез:
— Что ты! Просто интересно…
— А вообще-то, чего не бывает… — Федя подмигнул Сонечке, потом нахмурился. — Да, Сонь, понимаешь, ведь все это дело, как говорится, не просто за так… Процент, знаешь, что это такое? Получается, я твой ну как бы менеджер. Я тебя представляю, рекламирую, даю тебе выигрышную работу… За это, Соня, сейчас платят большие — да что! — огромные деньги. Знаешь, дружба дружбой…
Соня слушала молча, не выражая своего отношения к сказанному. Федя струхнул. Кто ее знает? Соберет сейчас свой пакет и дунет отсюда… И он решил несколько сдать позиции.
— Я бы никогда и ни за что… Слышишь? Но сама видишь, как и где я живу! Я, интеллигентный человек… С кем общаюсь? Хорошо еще художники приходят. Так ведь что? Я и принять никого не могу, ты видишь? — Федя обвел рукой вокруг себя. — Так что сколько заплатишь, столько и ладно.
Федя понурил голову. Он и играл, и говорил сущую правду.
Сонечка положила руку ему на плечо:
— Подожди, я сейчас, — вышла.
…Ну, что ж, она готова заплатить. Это лучше, чем бесконечно давать на водку.
Соня положила перед Федей пятьдесят долларов.
— Я все понимаю, не думай, я вовсе не осуждаю тебя. Я сама… — Соня замолчала.
Утро было на редкость тихое. Никаких воплей, беготни за водкой. Сонечка заставила себя пойти в отвратительную ванную и там, под ледяной струйкой, попробовала вымыться. Причесала паричок, взяв пакет, заглянула в кухоньку — там было мертвое царство — и навсегда покинула эту квартиру. В ее жизни новый поворот, и что бы ни случилось, она сюда не вернется — лучше камень на шею!
Дверь одной из квартир на первом этаже открылась, и вышел коренастый старик с черными вострыми глазками.
Он улыбнулся Сонечке:
— Ты, девонька, к Кирюше?.. Ну, дак его еще нету, — ласково сказал старик грубым голосом. — Идем, я тебя чайком напою, чего здесь стоять? Он все одно ко мне заходит, ключ берет…
В комнате старика ее удивили чистота и порядок. А тот суетился, расставляя чашки, доставая из допотопного холодильника сыр, масло, помидоры, яйца.
Сонечка только сейчас поняла, как она хочет есть.
Старик, будто зная это, приговаривал:
— Вот сейчас я тебе яишенку пожарю с помидорчиками, потом чайку… Тебя эта стерва, поди, голодом держит? Она только пельмени и жрет…
…Все знает, подумала Сонечка, ну и старикашка!
А он, выходя из комнаты, поинтересовался, не желает ли она выпить.
— Я не пью. Совсем, — с достоинством ответила Сонечка.
— Молодец, — похвалил старик, — я вот тоже не пью. Варю маленько, для друзей-товарищей. — И убежал на кухню.
Так это тот самый Макарыч! Соня осмотрелась. Старик живет неплохо. Деньги, наверное, на своей поганой водке бешеные гребет, подумала она, ожесточаясь на старикашку.
От мыслей о нем Соня незаметно перешла к Кириллу и вдруг решила, что он ее обманул. Не нужна она ему.
Отчасти она угадала: утром Кирилл ругал себя, что поддался чувству жалости, а теперь надо выкручиваться. А то привяжется — не отвяжешься. Кирилл не терпел никаких неудобств.
…Горько вздохнув, Соня решила ждать до десяти.
Пришел Макарыч со сковородкой и чайником, но не с тем мятым, который он подавал пьяным гостям, а с новым, красненьким, со свистком.
Они сели за стол, старик начал рассказывать про Кирилла, какой он работящий, про художников, как иной раз им легко достаются «а-аграмадные» деньжищи. А вот Кирилл своих картинок не продает. На заказ рисует, да. Гордый очень, сделал вывод старикан не столько для Сонечки, сколько для себя.
Сонечка наконец-то нормально поела и незаметно отключилась.
Проснулась она от голоса Кирилла, который стоял над ней и посмеивался. Тут же фальшиво ухмылялся Макарыч.
— Попьешь чайку, Кирик? — спросил он. Кирилл согласился, дома он не успел. Сегодня неожиданно проспал, а работать надо начинать с раннего утра, иначе не заладится…
Сонечка отметила два момента: что Макарыч фамильярно назвал его Кириком, как мальчонку маленького, и второе: работа не заладится, если поздно начнешь.
А допотопные часы Макарыча показывали уже одиннадцатый час… Значит, он думает, что не заладится с ней, Соней… Это повергло ее в уныние, что ж, лучше она пойдет спать на вокзал, чем вернется туда.
Наконец чаепитие окончилось.
Они прошли через темную переднюю и оказались в большой комнате, освещенной солнцем. Окно здесь было огромное, круглое, охватывающее половину комнаты, в углублении — потом Кирилл сказал, что это называется эркер.
В комнате почти ничего не было, кроме огромного сундука, узкой тахты, застеленной мешковиной, и картин, повернутых лицом к стене.
Занавесок на окне не было. И еще там стоял один стул, у окна.
…Это и есть мастерская, удивилась Сонечка. Ей-то казалось, что это нечто запредельное… И почему картины повернуты задом? Можно ли ей на них посмотреть?..
Наверное, нельзя… И вообще, надо вести себя спокойно. Соня еще не могла прийти в себя оттого, что попала сюда, что Кирилл не обманул… Она была на вершине счастья.
— Присаживайтесь, Сонечка, давайте вначале поговорим. Я понимаю, что у вас такое впервые, поэтому должен вам кое-что пояснить, — сказал Кирилл. — Во-первых, давайте договоримся об оплате за ваш труд, может быть, она вас не устроит, и тогда… мы расстанемся, — он улыбнулся.
Господи! Какая плата? Она готова ничего не получать! Лишь бы он ее не прогнал! Это он говорит просто так, подумала Сонечка и была права. Кирилл еще не оставил мысли прекратить эту глупую благотворительность.
— За сеанс я могу платить вам пятьдесят тысяч. Понимаю, что мало, но… — он развел руками, — больше не получится.
Сонечка ахнула про себя: пятьдесят тысяч? И это ее «не устроит»? Ее все устроит.
— Ну как? — спросил он, надеясь, что она откажется. Хотя никуда он не денется — придется что-то с этой девицей делать.
— Что вы, для меня это большие деньги. Спасибо, — честно призналась Соня.
Кирилл вздохнул и продолжил:
— Но вот следующий пункт более щекотливый, что ли… — он помолчал, глядя ей в лицо. — Я пишу большей частью обнаженную натуру, вам это понятно?
Она покраснела, но, не раздумывая, согласилась.
Он нахмурился.
— Вы не подумали. Так нельзя. Сколько вам лет?
