Наталия Миронина - Отказать Пигмалиону
– Почему ты не можешь меня понять? – спрашивал он Галю.
– Потому что мы договаривались о другом. Мы договаривались о деле.
– Это тоже дело, это серьезный и очень доходный бизнес. В России мы будем первыми. Галя, мне сложно работать, я чувствую в своем доме «пятую колонну». Я вынужден все время оглядываться на тебя, продумывать каждое слово и каждый шаг – я боюсь, что ты не только не одобряешь мои действия, но и подозреваешь в чем-то предосудительном.
Несмотря на эти многочисленные разговоры, понимания они не находили. Вадим вздохнул с облегчением, когда сел наконец в самолет. Перед самым вылетом он еще раз переговорил с Бочкиным, направляющимся в Голландию подписывать договор с фирмой, поставляющей им звукозаписывающее оборудование.
– Бочкин, как ты думаешь, справимся? – Вадим только сейчас понял, в каком напряжении они живут все это время.
– А то! – успокоил его друг.
Вадим думал, что, увидев Алю, о которой преподаватели отзывались в самых лестных словах, он успокоится и обретет уверенность в своих действиях. Однако, сидя в зале и слыша, как Аля старается превозмочь волнение, Вадим понял, что он нужнее ей, чем она ему. Он увидел, как девочка повзрослела, какой законченной, определившейся стала красота ее лица, услышал ее голос – уже другой, умелый и, несмотря на нервозность, очень яркий и самобытный. Аля изменилась, но изменения были недостаточны. Это в Москве он представлял себе, что вместе с вокальным мастерством сразу же придут и зрелость, решительность, самостоятельность. Спустя почти год Вадим увидел того же самого ребенка, просто слегка повзрослевшего.
– Как же я рада вас видеть! – Аля подошла к Вадиму после окончания концерта. Она сняла свое темное тяжелое платье и была в скромном брючном костюме. Внешне она ничем не отличалась от коренной жительницы Зальцбурга.
– Я тоже рад. – Вадим заметно смутился. Ему захотелось вдруг поцеловать Алю. Так, как целуют старших сестер или старых подруг, но он постеснялся. Вадим вдруг почувствовал себя, как в детстве, под взглядами маминых знакомых. Даже слова куда-то все подевались, точь-в-точь десятилетний мальчишка среди незнакомых людей.
– Что с вами? – Аля внимательно посмотрела на него.
– Все нормально, только устал. Я ведь прилетел утром, отдохнуть не успел, сразу сюда на концерт.
– И правильно. – Фрау Вольц выждала ровно столько, чтобы Аля и Вадим успели обменяться приветствиями. – Очень скоро на концерты Али пробиться нельзя будет. И сейчас-то многие пришли сюда ее послушать.
Вадим оглядел большое фойе театра – людей и вправду было очень много – разного возраста, но по одежде было понятно, что это люди состоятельные, уважаемые в городе. «Может, и не из-за Али, но все равно хорошо, что она пела в таком собрании, – подумалось ему, – не исключено, что и полезные знакомства завести так можно будет!» Вадим потихоньку становился практичным и пробивным человеком. Если раньше для него познакомиться с кем-то было большой проблемой, а уж поддержать длительную беседу на какие-либо темы, кроме математики, и вовсе невозможно, теперь же «стеснительный ступор» нападал на него очень редко. Большей частью он, непредумышленно сохраняя угрюмость на лице, старался быть общительным и убедительно-приятным. Еще раз окинув взглядом толпу, он принял решение не уходить сию минуту, а немного побыть – дать возможность зрителям разглядеть Алю.
– Мы ждем кого-то? – удивилась та, когда Вадим, вместо того чтобы пойти к выходу, стал в самом центре и, поддерживая ее под локоть, завел тихую неторопливую беседу с герром Утте.
– Подождите, пожалуйста, мне кое-кого надо здесь найти, – соврал, улыбаясь, Вадим. Аля вздохнула и с покорным видом стояла рядом. Она чувствовала, что на нее смотрят, кто-то, проходя, улыбаясь, говорил слова одобрения. Все это было приятно, но ей больше всего хотелось узнать новости из дома. Не из разговора с матерью, не из письма, а от живого человека, который несколько часов назад еще жил московской жизнью.
– Вы удивительно грациозны для оперы! – Эта фраза прозвучала на немецком языке, а потом ее повторили по-русски, но слышался акцент – еле заметный, а если бы Аля была внимательно-злорадной, то заподозрила говорившего в нарочитости. Но она только привычно улыбнулась и поблагодарила за комплимент.
– Я слушал вас и удивлялся – вы молоды, но так мастерски умеете держать внимание зала. Признайтесь, что это ваше явное волнение в самом начале не что иное, как трюк? Вы не представляете, как это подействовало! Дама рядом со мной даже ахнула – побоялась, что вы не возьмете верхнее «ля». А потом зал был в таком напряжении, что, даже ошибись вы, они бы не заметили. – Невысокий худощавый мужчина смотрел на нее не отрываясь. Аля понимала, что надо что-то сказать, но ее сбило с толку обвинение – она-то действительно испугалась сцены…
– Вы правы, эта исполнительница умеет держать зал. – Вадим решил прийти на помощь Але. Он давно уже заметил говорившего и оценил его щегольской внешний вид. Впрочем, это щегольство было «чересчур» – костюм, бабочка, ботинки, даже сорочка – все было действительно старым, но выглядело как новое. «Интересно, он шьет на заказ эти свои костюмы?» – подумал Вадим. Особенно его потряс зонт, который незнакомец держал в руках. Зонт-трость был тоже старый, тяжелый, из темного дерева, с серебряной накладкой на рукоятке – не зонт, а мечта ассистента по реквизиту. Жесты незнакомца казались немного жеманными, но тот, кто был знаком с немецким кинематографом тридцатых годов, сразу же приметил явное сходство с героями-любовниками тех лент. На мизинце его правой руки красовалась маленькая печатка – из тех, что носят потомки знатных родов, – мол, «от прадеда по наследству передалось». «Слава богу, что монокля нет, а так все радости костюмированных вечеринок!» – Вадим усмехнулся про себя, но тут же решил расположить незнакомца к себе. Тем более что и фрау Вольц, и герр Утте, стоявшие рядом, поприветствовали его почти душевно.
– Да, фрау – фокусник! Без сомнения! Я не профессиональный музыкант, но любитель оперы, хочу сказать, что колоратурное сопрано – самый удивительный из голосов! И Моцарт, и Россини, не говоря уже о других композиторах, написали для него дивные арии. А вы знаете, что такое «колоратура»? – Господин обвел всех взглядом. – Это «украшение», «орнамент», и когда-то означало только лишь стиль музыкального произведения, но вовсе не голос. А потом для удобства – ох уж эта наша любовь ко всяческому комфорту! – это стало оперным голосом. Но это коварный оперный голос – его обладательницы должны быть хороши собой и обладать актерским талантом. Трагическая Джильда в «Риголетто» и легкомысленная Церлина в моцартовском «Дон Жуане» – это все колоратурное сопрано. Но! – Господин сделал паузу, фасонно повесил зонт на руку, сложил руки для аплодисментов и продолжил: – Меццо-сопрано, которое мы услышали здесь, – это нечто удивительное! Такое своеобразие! Такая перчинка! И при этом надо сказать, наша сегодняшняя певица отвечает всем высочайшим оперным требованиям!
