Выше стен (СИ) - Ру Тори

Безбрежное белое покрывало поля за домами простирается до самого горизонта. Я слезаю с кирпичей и, не разбирая дороги, иду в темноту.

…Оказывается, зима может быть красивой — темной, умиротворяющей, смертельной красотой. Может убаюкивать и согревать, путать и забирать мысли, расслаблять тело… Может дарить цветные сны под одеялом из снега и избавлять от боли…

Нет больше никаких бабочек, только мрак.

А выход из каменного мешка завален огромным валуном.

35 (Святослав)

— Дойти сможешь? — Отец с тревогой наблюдает, как я неловко выбираюсь из салона, отряхиваю грязные колени и хлопаю дверцей. — Сколько ты выпил?

— Я в хлам.

Естественно, это не так, но мне не хочется признаваться, что его рассказ о прошлом Регины и предназначении денег отправил меня в нокаут.

Пищит сигналка, загораются и гаснут фары, вслед за отцом я тащусь к занесенному сугробами дому, но ноги не идут: мне нечего там делать. Каким придурком надо быть, чтобы после содеянного как ни в чем не бывало перешагнуть его порог?

В огромных окнах гостиной загорается свет, Наташа — уже не при параде, а в джинсах и кардигане, гладя по голове сонного котофея, — спешит к дверям.

— А вот и вы. Я волновалась. Андрюша, как все… — Она показывается в проеме, перехватывает мой взгляд прежде, чем я его опускаю, и осекается.

— Буду все улаживать. Поговорим чуть позже? Как Регина?

— Спит. Полчаса назад приняла таблетки.

Отец скрывается в тепле прихожей, голоса стихают, а меня отталкивает назад неведомая сила. Я прислоняюсь к заиндевелым перилам, до хруста костяшек сжимаю их, и ладони немеют от холода, а душа — от осознания.

Моя выходка катком закатала под себя совсем не тех людей…

В кармане брюк вздрагивает телефон. Машинально вытаскиваю его и смотрю на экран: словно из другой — прошлой — жизни долетело сообщение от Севы:

«Свят, я никому не говорил. Но весь чат гудит про тебя и твою сеструху. Как вы завтра покажетесь в шараге?»

— Твою мать… — Я быстро прячу телефон и дышу ртом — в него залетают снежинки, горло дерет.

Действительно: а что потом?

Пара минут — и я соберусь с духом, вернусь в теперь уже точно не мою комнату, сложу в рюкзак несколько старых худаков и джинсы и уйду. Поймаю попутку на трассе и свалю на рога к самому черту. Но куда, к каким хренам спрятаться от себя и от этого ставшего поперек глотки, забившего легкие стыда?

Не припомню, чтобы за себя мне когда-нибудь было настолько стыдно.

А еще перед глазами отчего-то мелькают перья той несчастной белой курицы — живого существа, погибшего по моей вине. Потому что тогда мне нездоровилось и хотелось супа, а отец слишком рьяно бросился исполнять мою прихоть…

В висках стучит.

А что будет с Региной?..

Я задираю голову и пялюсь в мутные небеса. Пролетевший многие километры снег опускается на лоб и щеки, холодит кожу, стекает по ней каплями и отрезвляет мысли.

Чтобы подпортить отцу репутацию и кровь, я подставил девчонку, которая, единственная из всех, любила такую мразь, как я… Прекрасно осознавал, что она пострадает, но в тот момент мне были безразличны последствия.

Хочется завыть в голос.

Лучше бы меня не было. Такому уроду незачем жить.

Ветер, запутавшись в веренице желтых лампочек, испуганно затихает, щелкает замок, из дома, кутаясь в разноцветную шаль, выходит Наташа и протягивает мне пальто. Пару секунд торможу, молча забираю его и набрасываю на плечи. Меньше всего сейчас я бы хотел видеть мать Регины, но она встает рядом и не собирается уходить.

Из пустого желудка поднимается кислятина, но плеваться в ее присутствии не позволяет воспитание. Я хлопаю по драповому карману, с облегчением обнаруживаю сиги, закуриваю и смачно затягиваюсь. Дурацкое оцепенение отпускает.

— Угостишь? — Наташа пристально смотрит на меня, словно через фальшивую оболочку видит душу, а мне с каждой секундой становится все гаже и гаже. Растерявшись, протягиваю ей пачку, поджигаю кончик сигареты и отступаю на шаг.

— Святослав… — С ее цепкого взгляда не так-то просто соскочить. — Не имела возможности серьезно поговорить с тобой до этого момента, и хочу попросить…

Я напрягаюсь в ожидании справедливой заслуженной кары, но она, выдохнув, продолжает:

— Не держи на папу зла. Он не силен в выражении эмоций словами. Возможно, и сейчас наговорил чего не следовало. Но, поверь, каждый раз, когда ты не брал трубку или разговора не получалось, он заживо съедал себя. Не принимай в штыки, просто попробуй задать себе этот вопрос, словно его задала не я… Давал ли ты ему шансы после того, как хлопнул дверью?

Я слежу за танцем снежинок у земли и их бессмысленной смертью под подошвами и не отвечаю. Не потому, что презираю собеседницу или не считаю нужным, просто не могу перед ней рисоваться — ее проницательность связывает по рукам и ногам.

Она стряхивает пепел и внимательно разглядывает огонек.

— Понимаю, тебе не за что меня уважать. Но хотя бы попробуй услышать. Отношения с тобой — его большая боль. Он пытался, много лет пытался вразумить Алю, но ничего не выходило. Спасти можно только того, кто хочет спастись…

Повисает гнетущая тишина. Может, она права насчет мамы — не знаю. Но слышать эти слова от нее и признавать их правоту — значит отказаться от прошлого и части себя, впустить ее в круг доверенных лиц, а я не готов к таким подвигам.

— Дорогая Наташа, это не твое дело! — с радостной улыбкой огрызаюсь я. — Я как-нибудь разберусь сам.

Ветер, набравший силу, сдувает с крыши снег, шуршит целлофаном на туях, остервенело треплет гирлянды. Тени мечутся по двору, и меня сковывает безотчетная тревога и невыносимая тоска.

Все ли хорошо с мамой?..

— Окей. Но… что же дальше, Слава? — Ход тяжких мыслей прерывает тихий голос Наташи, и я осмеливаюсь поднять голову.

— Я уеду. Пришел за вещами.

Она кивает, но продолжает донимать:

— А… кому ты сделаешь лучше таким шагом? Отцу, Регине? Мне?..

— Да всем вам, разве не так? — Я подношу к разбитой губе сигарету и морщусь от боли. — Здесь нет ничего моего. А теперь… после этого… как думаешь, где мое место?

— Здесь! — отрезает Наташа, темные глаза лихорадочно блестят. — Сегодня ты поступил довольно… жестоко. Но цели не достиг! Я не уйду. Просто потому, что не могу бросить Андрея. Мы семья. Не обвиняй нас с Региной в меркантильности — с помощью салона я хотела вернуть ему все с процентами и не быть балластом в дальнейшем. Да и… — Ее тон меняется на мягкий и вкрадчивый. — Не будет большой беды, если я скажу… Андрей давно переписал этот дом на тебя.

— Чего? — Меня снова мутит. Сердце колотится, будто я ухнул вниз на американских горках. Таких подробностей я не знал, а теперь не ощущаю под ногами опоры. Покачнувшись, пытаюсь ее обрести и прикрываю лицо рукой. Если она не врет, тогда… Я автоматически превращаюсь в самого тупого ненормального придурка в этой истории… Из груди вырывается стон: — Твою мать… Почему бы не сказать об этом раньше???

— Я не подозревала, что между вами такая пропасть, что ты настолько обижен и намерен зайти так далеко. Это я каждый день уговаривала Андрея сделать первый шаг. Потому что знаю, что такое потерять ребенка и, заново обретя, обнаружить в его теле незнакомца. Все установки летят к чертям, все, что ты можешь, — осознавать свое бессилие и никчемность, но должен каждый раз упрямо идти на сближение. Мы — родители, это наш крест, который с честью нужно пронести…

Снова не хватает воздуха, глаза жжет, я хватаю его ртом и моргаю. Из трясущихся пальцев выпадает сигарета и после короткого полета с шипением гибнет в сугробе под лестницей. Здесь, у этой лестницы, Регина признавалась мне в любви, и я чуть было не…

— Как она?.. — Голос пропадает. — Как Регина?..

Наташа улыбается — тепло, как друг, как настоящая понимающая и любящая мама, а не родительница девчонки, которую я использовал и прилюдно уничтожил.